Страшные сказки для дочерей киммерийца
Шрифт:
Больше-то всё равно делать ничего не оставалось.
— Ну и как?
Можно было бы и не спрашивать — подошедший Квентий раздосадовано сплюнул прямо в костёр. Ощерился:
— Бесполезно! Перед самой рванью он выл и корчился, словно безумный, а сразу за ней лишился чувств и стал задыхаться, точно выброшенная на песок рыбина. Пришлось обратно тащить, хорошо ещё, что верёвку длинную привязали. Да и то — откачали с трудом.
Рванью неширокую полосу красно-чёрного песка, замыкавшую башню в неровный круг, ещё ранним утром обозвал Сай. Присвистнул длинно, как только хоть что-то разглядеть сумел, и тут же и обозвал. Название прижилось. Действительно, как же ещё называть странную полоску, на которой вроде бы обычный красно-чёрный песок не лежит
Измождённый старик, единственный выживший из Ахлата, утверждал, что через эту полосу внутрь не способен пройти ни один мужчина. Только жрицы и их служанки имеют право свободно входить и выходить за пределы Рубиновой Башни. Мужчина же оказаться внутри Башни может одним единственным способом — для этого ему надобно там родиться. А выйдя — вернуться уже не сможет.
Сперва старику не поверили, посчитав его либо лгуном, либо безумцем. Но старик выл и клялся, что это воистину так, и что ни один мужчина не может попасть в башню снаружи живым. Более того — даже просто подойти к её подножию не сможет. Он плакал и кричал, что отдал бы все сокровища подлунного мира за возможность вернуться, потому что был он сам оттуда, из этой проклятой всеми богами Рубиновой Башни. Он был сыном какой-то давно уже, наверное, скончавшейся от старости младшей жрицы, и провёл в Башне почти два десятка восхитительнейших зим, прежде чем был изгнан за какое-то теперь уже всеми давно позабытое прегрешение.
Впрочем, если вспомнить рассказы Закариса о его незабвенной сестрёнке, то мамаша этого дряхлого безумца с клочковатой седой бородёнкой до сих пор вполне могла пребывать в добром здравии, да и выглядеть при этом куда моложе собственных внуков.
Конан поверил старику сразу, как только чуть рассвело.
Слишком уж уверенно вели себя обитатели упрятанной в скалу башни — никакой тебе суетливой паники, никаких спешных приготовлений к отражению вполне вероятной атаки. Несколько молоденьких служанок даже довольно долгое время торчали на нижнем балконе, до которого разве что самый ленивый и слепой на оба глаза лучник дострелить не сумеет. А этим хоть бы что — торчали себе, разглядывая сверху воинов, хихикая да шушукаясь, пока властный окрик из недр Башни не загнал их обратно внутрь.
Но и потом в окнах нет-нет, да мелькали светлые пятна чьих-то лиц. Не испуганно мелькали — скорее, любопытствуя. И Конан мог поклясться — хотя, конечно, с такого расстояния не разглядеть, — что на лицах этих улыбочки самого ехидного свойства.
Не боялись обитатели этой Башни атаки конановских молодчиков. Совсем не боялись.
Они даже не стреляли в тех, кто попытался подойти к основанию башни вплотную. И расплавленную смолу на головы наглецам не лили. Хихикали только втихаря, наблюдая сверху, как буквально в шаге от полосы рваного песка ноги наглецов сами собой начинают выписывать разнообразные кренделя, отказываясь нести своих хозяев вперёд. Куда угодно, в любую сторону, можно даже сразу назад — но только не к Башне.
Саевские соколы были ничуть не менее упрямы, чем конановские драконы. И отступать никто из них первым не собирался. Понаблюдав за их бестолковыми попытками с хороший поворот клепсидры, Конан сам прекратил это безобразие волевым приказом. Больше всего в бессмысленности подобных попыток его убедило то обстоятельство, что за всё это время сверху не прилетело ни одной стрелы — более того, никто даже не удосужился вылить на головы атакующим содержимое ни одного ночного горшка! Да и лиц в окнах существенно поубавилось — обитателям замка прискучило однообразное развлечение.
Опытным путём к тому времени все убедились, что самому ступить на рвань не получается ни у кого и никаким образом. Ни обычным шагом, ни бегом, ни на четвереньках, ни даже ползком. Подворачивались ноги, слабели и подгибались руки, дикой болью скручивало
Самые горячие из саевских соколов уже поговаривали о том, что неплохо было бы проверить на прочность каменные перила опоясывающего башню нижнего балкона, так соблазнительно нависающего всего-то в каком-то жалком десятке-другом шагов чуть ли не прямо над головами атакующих! Можно было даже со стенолазным приспособлением, помогшим штурмовать дом Нийнгааль в Сабатее, не напрягаться — узкие сквозные прорези и декоративный рельеф балюстрады до предела облегчали задачу. Достаточно привязать три-четыре десятка верёвок к трем-четырем десяткам стрел и заставить десяток лучников выстрелить три-четыре раза, целясь в эти прорези — и походные штурмовые лестницы готовы! Подняться по такой любой из драконов сумеет быстрее, чем самый торопливый жрец прочтёт самую короткую благодарственную молитву.
Конан осмотрел балкон, стены и рвань, нахмурился и запретил.
Доступность балкона наверняка только видимость. Он был не очень широким, этот балкон. И находился внутри кольца рвани. Как минимум, на три-четыре шага ближе к основанию башни, чем полоса странно неровного песка. А это значило, что воины, взбирающиеся по зацепленным за него верёвкам, тоже окажутся внутри кольца. Куда, если верить утверждениям старика, ни один мужчина не мог попасть живым.
Даже тем из воинов, кто не особенно-то и верил словам полубезумного старца, не хотелось проверять их соответствие истине таким опрометчивым способом. Особенно — на собственной шкуре.
Вот тогда-то Квентий и предложил попробовать эту штуку — с верёвкой. В том смысле, что не привязывать её к стреле, а обвязать ею добровольца и, отойдя подальше за изгиб башенной стены, попытаться втащить человека внутрь заколдованного кольца. Стоит ли говорить, что на роль принудительно-добровольной жертвы единодушно выбрали дряхлого безумца? Он был единственным пленным, сам кричал, что вернуться хочет, да и вопли эти его, честно признаться, к тому времени всем уже порядочно поднадоели.
И вот теперь несчастный старик слабо поскуливал у одного из костров, потихоньку приходя в себя. И даже самые горячие головы, глядя на него, больше не настаивали на немедленном штурме.
— Эх, нам бы сейчас с десяток амазонок… — Квентий зло ощерился, глядя сквозь рваный дым на неприступную скалу. — Говорят, эта туранская мода на женщин-охранниц и до Шема уже добралась, некоторые короли очень даже… Я, правда, не слышал, чтобы в Сарке такое было в заводе, но ведь мы и не спрашивали, правда? Может, послать гонца? Вдруг повезёт, а по времени он и не только до Сарка успеет добраться, пожалуй…
Они уже знали, что времени до пугающей свадьбы гораздо больше, чем предполагалось ранее — пленный старик успел объяснить, что Великий Ритуал проводят исключительно в полнолуние. До которого оставалось почти что три четверти луны — действительно, хороший гонец не только половину Шема обскакать успеет, но и с добычей обратно вернуться. Если, конечно, обнаружит её, добычу эту. Женщины-воины не так уж часто встречаются в этой патриархальной раздробленной стране. Редкость они здесь. А любая редкость очень дорого стоит.
Обскакать, отыскать, а потом ещё уговорить, суметь сторговаться и успеть вернуться вовремя… Конан покачал головой.
Нет.
Такого даже самый лучший гонец не сумеет.
— Надо, чтобы они сами к нам вышли. Это единственный шанс.
Квентий, уже вскинувшийся было возразить, закашлялся — порыв ветра накрыл его дымным облаком с головой. Конан наблюдал за ним с интересом. Потом посмотрел сквозь дым на близкую башню. Сощурился.
Добавил — уже совершенно другим тоном:
— Ищите то, что даёт самый густой и вонючий дым. И побольше! Что там в Ахлате осталось? Тащите кошмы, мешки, сёдла, шкуры, трупы — всё сгодится! Ветер здесь постоянный. Мы их просто выкурим!