Страшный рассказ
Шрифт:
Он сделал еще шаг. Раскаяние, стыд, отвращение к себе — теперь, когда ничего нельзя было вернуть и изменить, все это тоже превратилось в пустые слова, от которых никому не могло стать легче. Нужно было найти место и копать, чтобы убедиться. А потом… Он не знал, что станет делать со всем этим потом. Возможно, пойдет в милицию и сдастся. Может быть, попытается отыскать того мордоворота на джипе, расскажет ему все как есть и попросит выстрелить себе в голову — у него, мордоворота, наверняка где-нибудь припрятан пистолет. А может быть, просто пойдет в лес, отыщет сук покрепче и повесится — те вожжи, что висят на гвозде, наверное,
Впрочем, даже теперь, в экстазе самоуничижения, Александр подозревал, что со временем все это как-нибудь само рассосется и вкалывать себе морфий он не станет. Перемелется — мука будет, а торопиться с такими радикальными мерами, как петля или морфий, пожалуй, не следует.
Эта мысль мелькнула и погасла, вызвав новую вспышку стыда и отвращения к себе. Хорош, ничего не скажешь! Ну, да уж какой есть… Мировая история свидетельствует, что многие признанные гении литературы и искусства в обычной, повседневной жизни вели себя как последние подонки, но люди помнят не их дикие выходки, а их бессмертные творения. Надо работать, не жалея сил и времени, и тогда об Александре Дымове тоже будут вспоминать как об авторе великих книг, а не как о полоумном лунатике, в пьяном бреду разобравшемся с неверной любовницей…
Он огляделся, стоя посреди сарая и прикидывая, откуда начать поиски. В это время снаружи раздалось приглушенное расстоянием ворчание ползущего на малой скорости через колдобины автомобиля. Дымов вздрогнул и прислушался. Так и есть, машина. Кто бы это мог быть?
Он выглянул из сарая как раз вовремя, чтобы увидеть, как на участок осторожно, будто крадучись, вползает знакомая иномарка. За рулем сидела Ольга. Она вела машину, сильно подавшись вперед, как будто пытаясь разглядеть дорогу под самым бампером. Эта манера вождения всегда смешила Дымова, и он сто раз говорил Ольге (да и Нике тоже, если уж на то пошло), что все эти попытки заглянуть под днище автомобиля, сидя за рулем, абсолютно лишены смысла: если не хочешь наскочить на кочку или ухнуть в яму, просто смотри вперед, на дорогу. Только тогда ты сможешь вовремя заметить препятствие и сманеврировать… Бесполезно! Нет, верно говорят, что женщина за рулем — как обезьяна с гранатой…
Его правая рука будто сама собой протянулась в сторону и аккуратно, без стука прислонила лопату к бревенчатой стене сарая рядом со сломанными граблями. Пальцы разжались, в последний раз скользнув по отполированному прикосновениями деревянному черенку, и лопата мгновенно и неразличимо слилась с грудой сваленного у стены хлама, как будто простояла там последние десять лет. Дымов шагнул наружу, стараясь не замечать громадного облегчения, которое испытал при виде Ольги. Впрочем, сколько бы он ни притворялся, обмануть себя на этот раз было невозможно: каждая клеточка его тела, казалось, вопила от дикого восторга, освободившись от тягостной обязанности производить эти жуткие, отвратительные раскопки.
— Привет, — сказала Ольга, выходя из машины и подставляя для поцелуя гладкую щеку.
— Привет, — откликнулся Дымов и чмокнул ее, вдохнув знакомый аромат духов. — Я не ждал тебя так рано. Летела на крыльях любви?
— Вроде того, — сказала Ольга. Тон у нее был сухой и деловитый, из чего следовало, что шутки она не приняла. — Что ты делал в сарае?
Сердце у Дымова екнуло, но тут же успокоилось: вопрос был, в сущности, невинный, заданный просто так, от нечего делать — для разгона, одним словом.
— Да так, — сказал он, обнимая Ольгу за талию, — в общем, ничего. Заняться-то нечем, вот я и решил посмотреть, нет ли в этой руине чего-нибудь ценного.
— Мороз-воевода дозором обходит владенья свои? — с иронией спросила Ольга.
— Ага, — радостно подтвердил Дымов.
— Бросай это занятие, — одним плавным движением выскальзывая из-под его руки, сказала Ольга. — Нам нужно серьезно поговорить.
— Полагаю, о разврате, — с напускной мрачностью произнес Дымов.
— И о разврате тоже. Возьми в багажнике продукты.
Александр достал из багажника тяжелую сумку и вслед за Ольгой вошел в дом. Легкий ветерок колыхал выцветшие занавески на низких подслеповатых окнах, половицы привычно поскрипывали под ногами, пахло старым деревом, печкой, а еще какими-то травами, которые Ольга сама собирала в лесу и, связав в пучки, развешивала по углам. Дымов не знал, что это за травы, но пахли они приятно — не духами и не сеном, а какой-то пряной горечью, лесом, полем — словом, волей, по которой они с Ольгой так тосковали в дымном городе.
Пока он устанавливал сумку на табурете, пристраивая ее так, чтобы она, упаси боже, не свалилась, Ольга уже успела расставить на столе тарелки и рюмки. Отодвинув Дымова плечом, она расстегнула сумку и сноровисто разложила по тарелкам еду — бутерброды, нарезанную колбасу, ветчину, сыр, оливки, какие-то котлеты, имевшие явно не домашнее происхождение, крепенькие маринованные огурчики и еще кучу всякой всячины. Венцом всему стала литровая бутылка водки, водруженная Ольгой в центр стола. Дымов взял бутыль за горлышко и развернул этикеткой к себе. Водка была хорошая, дорогая.
— Что за праздник? — с легким удивлением поинтересовался он.
— Да уж праздник, — с непонятным выражением ответила Ольга. Она небрежно швырнула пустую сумку в угол, чего никогда раньше не делала, уселась за стол и подвинула ближе к Дымову свою пустую рюмку. — Наливай.
Дымов поднял брови, но не стал спорить. Он с треском отвернул алюминиевый колпачок и налил себе и Ольге примерно по трети рюмки — в тех нечастых случаях, когда пьянствовали вдвоем, они пили именно так, понемногу, растягивая процесс на весь вечер.
— По полной, — потребовала Ольга.
Дымов молча долил, поставил бутылку, сел и выжидательно уставился на жену. Ольга Дымова подняла рюмку.
— Выпьем.
— А за что? — осторожно поинтересовался Александр.
— Не «за что», а зачем, — сказала Ольга. — Для храбрости. Сегодня она нам обоим не помешает. Пей, тосты потом.
Она выпила залпом, и Дымов тоже выпил, чувствуя, как в груди тяжело и тревожно бьется сердце. Ольга вела себя странно; подумав немного, он решил, что «странно» — не то слово. Его жена была сильной женщиной и всегда скрывала свои мысли и чувства до самого последнего момента — до тех пор, пока могла. Или считала нужным. Сейчас пресловутый последний момент, судя по всему, еще не наступил, но был уже очень близок, и Дымову оставалось только гадать, чем это вызвано. А поскольку совесть у него была в высшей степени нечиста, чувствовал он себя за столом крайне неуютно.