Страшный рассказ
Шрифт:
Какое-то время Филатов молчал, обдумывая выдвинутую Светловым гипотезу, а потом повернул к нему мрачное лицо и спросил:
— Может, тебя все-таки высадить?
Он даже немного снизил скорость, демонстрируя свою готовность позволить господину главному редактору своевременно выйти из игры, пока не стало поздно. На какой-то миг Светлову показалось, что умнее всего будет просто кивнуть головой и убраться из машины. Ему даже почудилось, что он это уже сделал, но машина продолжала катиться вперед, и Филатов все еще смотрел на него с хмурым и вопросительным выражением. Дмитрий набрал в грудь побольше воздуха, задержал его там ненадолго, а потом с шумом выдохнул и сердито буркнул:
— На дорогу смотри, умник.
Когда они вышли во двор, малиновый диск солнца уже коснулся верхушек
Весь двор уже накрыла прохладная вечерняя тень, только крытая замшелой дранкой крыша дома еще была освещена теплым красно-оранжевым светом. Какие-то мелкие мошки, сбившись в плотные облачка, суетливо мельтешили во все стороны — «толкли мак». Над поляной, неподвижно раскинув широченные крылья, скользнул, возвращаясь с вечерней охоты, розовый от заката аист. На таком близком расстоянии он выглядел неправдоподобно огромным, прямо как птеродактиль. Дымова потянуло поделиться этим сравнением с женой, но он вовремя поймал себя за язык: момент был не самый подходящий для подобных разговоров. Подумав, он решил, что ему пока что вообще лучше помалкивать: как всегда, пребывая в самой первой, приятной и легкой стадии опьянения, он становился безудержно болтлив и мог наговорить много лишнего. Впрочем, после всего, что было сказано в доме, Александр просто не представлял, что еще можно сказать такого, что показалось бы Ольге шокирующим.
Он замедлил шаг и обернулся. Ольга шла чуть позади и справа от него с задумчивым и немного грустным видом. Правую руку она держала в кармане старенькой брезентовой штормовки, которую всегда возила в багажнике машины и надевала, приезжая сюда — «на лоно», как она это называла. Между пальцами левой дымилась сигарета, заставлявшая мошкару держаться на почтительном расстоянии. Поймав его взгляд, Ольга улыбнулась — слабо, болезненно, будто через силу. Эта вымученная улыбка напомнила Дымову, куда и зачем они направляются, и желание нести пьяную чепуху у него окончательно пропало. Работа, которая ему предстояла, могла испортить настроение кому угодно, и Александр пожалел, что пил водку не стаканами, а всего лишь рюмками.
— Не останавливайся, — негромко, с сочувствием, но при этом очень твердо сказала Ольга. — С этим нужно кончать, и чем скорее, тем лучше. В конце концов, любишь кататься — люби и саночки возить. Где ты оставил лопату?
— Там, — нехотя сказал Дымов, — в сарае.
Ему вдруг пришло в голову, что Ольга может стать для него очень опасной. Это была не столько четкая, логичная, оформившаяся мысль, сколько смутное предчувствие грядущих неприятностей. У нее всегда и все было продумано, взвешено и разложено по полочкам, и она не была голословной, когда утверждала, что отныне Александр Дымов не просто ее муж, а ее собственность, движимое имущество, вроде дивана или холодильника. Захочет — поставит на самом видном месте, отполирует, украсит, будет сдувать пылинки и хвастаться им перед знакомыми. А передумает — выкинет на помойку и заведет себе новую игрушку. И, что характерно, он, Александр Дымов, не посмеет не то что возразить, но даже недовольно поморщиться, потому что отныне и навсегда его судьба находится в руках жены.
В этом была какая-то горькая ирония. Дымов привык, сидя за компьютером, по собственному усмотрению вертеть судьбами выдуманных им персонажей. Он был для них Богом, роком, судьбой — мог подарить счастье, мог ввергнуть в пучину бедствий, а мог и просто убить, чтобы не путались под ногами и не мешали выстраивать сюжет так, как ему хотелось. А теперь вот оказалось, что он не в состоянии распорядиться своей собственной судьбой — не Бог, не рок и даже не человек, а дешевая картонная марионетка, которая послушно дергается и кривляется, стоит потянуть за ниточку.
Дорога от крыльца дома до ворот сарая была до обидного коротка, но по пути Дымов успел многое обдумать. Да, он совершил чудовищную, непростительную ошибку. Но в чем она заключалась? В том, что связался с Никой? Черта с два! Он имел на это полное право — как человек, как мужчина, наконец. А если даже и не имел, то в наше время за такие вещи не судят. Подумаешь, сходил налево! Тем более что Ольга, по ее же собственным словам, ничего не имела против и сама его к этому подтолкнула.
Как ни обидно было это признавать, но ошибка его ничем не отличалась от тех, что ежедневно и повсеместно совершались тысячами людей — тех самых одноклеточных работяг, которых Дымов именовал всеобъемлющим словом «быдло». Как и они, он слишком много выпил и в пьяном угаре, не соображая, что делает, натворил беды. Только и всего! Так просто, так непоправимо… А теперь, судя по всему, ему предстояло всю жизнь помнить о своей ошибке и расплачиваться за нее тоже всю жизнь, до самой смерти. Ольга не даст ему забыть и умереть раньше срока тоже не позволит — она ведь врач, да к тому же твердо пообещала хорошенько заботиться о своей собственности по имени Александр Дымов.
А какое, если разобраться, она имела право так к нему относиться? Разве не она свела их с Никой, разве не она, зная обо всем, позволила делу зайти так далеко, что девчонка погибла? Ведь она, Ольга, с самого начала знала обо всем, даже об украденном им хлороформе. На миг в мозгу Дымова вспыхнули очертания какого-то чудовищного, тонкого, полного изощренного коварства плана, разработанного и осуществленного Ольгой с одной-единственной целью — раз и навсегда отбить у мужа охоту гоняться за юбками, навечно привязать его к себе несокрушимыми цепями вины, страха и раскаяния. Ну, и благодарности, конечно. Благодарности за то, что не выдала, не бросила, что в трудную минуту, как всегда, пришла на выручку, разделила с ним вину и ответственность — в общем, в очередной раз доказала, что лучшей жены ему просто не найти.
Впрочем, он тут же отверг эту мысль. Все это было чересчур громоздко, шатко, недоказуемо. Такие планы задумываются и выполняются только в кино. В реальной жизни слишком много мелких, не поддающихся учету случайностей, а главное, слишком много обыденной, повседневной рутины, которая, как речной ил, заносит, затягивает, хоронит в своей вязкой массе даже самые сильные чувства и побуждения. Поверить в способность Ольги разработать и осуществить такой дьявольский план означало бы признать, что десять лет жил под одной крышей, ел за одним столом и спал в одной постели с чудовищем, с монстром, по сравнению с которым киношные вампиры выглядели персонажами детского утренника.
Нет, уж если здесь и было чудовище, то звали его вовсе не Ольгой Дымовой. Она просто воспользовалась случаем, позволила ему довести дело до логического завершения, увязнуть по самые уши, а в самый последний миг протянула руку — хватайся, дурачок, пока совсем не утонул… И он ухватился, потому что не видел иного выхода, а теперь, когда благодаря Ольге его страх и отчаяние немного поутихли, по своей всегдашней привычке немедленно принялся искать оправдания, обвинять в собственных ошибках окружающих и вообще, что называется, валить с больной головы на здоровую.
Остановившись на пороге сарая, он снова оглянулся, будто спрашивая, так ли уж необходимо то, что они собирались сделать. Ольга подошла вплотную, положила ему на плечо узкую ладонь и серьезно, без улыбки, посмотрела прямо в лицо. Дымов поспешно отвел глаза, почти уверенный, что жена без труда прочла промелькнувшую у него мысль — мысль, которая в одно мгновение могла превратить Ольгу в его смертельного врага, тем более опасного, что она знала все его слабые места.
Мысль была простая: если бы Ольга сейчас исчезла, все проблемы Александра Дымова решились бы сами собой — просто исчезли бы вместе с ней, окончательно и бесповоротно. Ну, пусть не все, но подавляющее большинство. В конце концов, Ольга была единственным человеком, который не просто подозревал Дымова в убийстве Ники Воронихиной, а знал это наверняка — знал потому, что Дымов, измученный страхом и сомнениями, сам признался во всем, как последний идиот. Он решил — Ольга убедила его, — что ей можно безоговорочно доверять. Но ведь это же чепуха на постном масле! Мало ли что она говорит… Как он мог положиться на нее — обманутую жену, женщину, у которой были все основания его ненавидеть, — когда, как показали события, не мог доверять даже самому себе?! Он сто раз описывал подобные ситуации в своих рассказах, и его герои — те самые, которых он выдумывал и которыми управлял по собственному разумению, как умелый кукловод, — никогда не колебались, свято соблюдая главный закон: свидетелей быть не должно, тайна, которую знают двое, — уже не тайна…