Страшный суд
Шрифт:
Яблоко мне кажется окровавленным. Девочка подает каждому из нас по куску. Себе оставляет самый маленький.
Онемев от этого серьезного дележа, мы видим воспитание войной и бедностью. Склоняем головы в благодарности, и каждый берет свой кусочек. Все четверо вместе кладем его в рот. В это мгновение на лице девочки полное человеческое счастье. Самое сладкое яблоко разделено поровну с другими.
— Какой добрый ребенок! — восклицает моя мать.
Чтобы избежать риска сверления ножом, я спешу разрезать следующее яблоко на четыре доли и предоставить девочке только безопасный ритуал подношения. Радость
Когда детские пальчики вырастут и научатся осторожности, возьмут ли они на себя страшный риск каждое яблоко делить поровну?
Зенитная батарея в окрестностях Ханоя. Густая зелень прикрытия, словно железные стволы орудий проросли и из них выросла роща. Из рощи выходит невероятно красивый юноша.
Ке мне говорит:
— Вот один из славных защитников неба. Угадайте, сколько он сбил американских самолетов?
— Сколько самолетов, не знаю, но не меньше чем в дюжину девичьих сердец он попал.
— Жена очень ревнива, — отвечает юноша с чертовщинкой в уголках глаз и показывает глазами на зенитную батарею.
— Мое имя Чыонг Чунг Фат, 21 год. Мой самый счастливый день, когда меня приняли солдатом в противовоздушную оборону Ханоя. Моя часть сбила шесть неприятельских самолетов. Пока. Самое большое сражение мы вели 16 июля 1966 года. На нас шло несколько волн самолетов. Мы взяли их на прицел. Преступники в небе, гнев — в сердце. Головной самолет группы сбит. Мы попали в него с первого выстрела. Пилот выпрыгнул. Мы на посту днем и ночью, но мы не одни. Жара сушит наш камуфляж, и он желтеет. Крестьяне непрестанно срезают нам свежую зелень. Женщины приносят нам горячий чай, так как здесь очень хочется пить. Ведь ближе всего к огню! Была одна слепая старушка. Она пришла и захотела руками нас ощупать, поглядеть, что это за мальчики, которые побеждают летающих драконов. Ее сын погиб. Сказала, что сейчас мы — ее дети.
Если народ любит своих солдат, это самое сильное подкрепление.
Надо опереться на землю, чтобы противостоять небу.
На моих глазах происходит чудо. Маленький человечек, отторгнутый от родной земли, выхваченный из огня, привезенный на другой конец света, не знающий с новыми людьми ни одного общего слова, не попробовавший ни одного нового кушанья, незнакомый с окружившими его новыми предметами обстановки, окруженный незнакомыми деревьями, быстро ориентируется на этой новой планете, роднится с вещами, общается с деревьями и людьми, целыми днями рыскает по нашим домашним закоулкам и находит вещи, которые мы ищем уже десять лет и считаем безнадежно потерянными.
Каждый выход на улицу — исследовательская экспедиция.
— Почему старичок кричит: «Покупаю старые вещи», когда в магазине много новых?
1968.
— Почему машины «Скорой помощи» воют сиренами, как во время тревоги? Почему так много больных они возят, если нет войны?
Всех больше ее поразили толстые люди. Для нее толстая женщина — значит будет ребенок.
Трамвайные рельсы — это «тропинка трамвая».
Из крашеных яиц должны вылупиться пестрые цыплята — значит не следует ими чокаться.
Ха родилась неподалеку от моря, в Хайфоне, но впервые увидела море в Варне. Война отняла у нее море. Смотрит, уставившись на него, и кричит: «Конец земли!»
Однажды утром стоит на морском берегу. Никаких волн. Восклицает в восхищении: «Море остановилось!»
— Что снится птичкам? — спрашивает она и сама отвечает: — Может быть, молнии, если Ха снятся бомбы?
— У этого дяди на пляже борода на ногах.
— Подснежник питается снегом, потому он и белый.
— Если проглотишь косточку черешни, из тебя вырастет дерево.
— А видит ли меня этот дядя, который говорит по телевизору? Если он меня не видит, то почему же он мне улыбается?
Радио трещит. «Вот я его сейчас починю!» — и выключает его. Гордо смотрит на нас: «А вы стараетесь, крутите ручку!»
Большой восторг вызывает у нее «дядя бум-бум» — солдат, провожает его на улице благоговейным взглядом.
Поднимается на цыпочки с огромным усилием, вся вытягивается, чтобы зажечь свет в коридоре, и говорит себе вслух: «Спасибо!»
Осень. Ха смотрит в окно, как падают листья, и говорит: «Зубки у дерева выпадают, вырастут новые?» — и качает свой расшатавшийся зубок.
Вожу ее с собой по базару. Впервые входит в хлебопекарню. Она в жизни не видела столько хлеба, наваленного в одном месте: белого, благоуханного. Начинает кричать в экстазе: «Бань ми! Бань ми!» (Хлеб!) Отнимает у меня буханку и несет ее высоко над головой, как дарохранительницу. Важно переходит улицу, не глядя по сторонам как обычно.
Автомобили останавливаются перед этим чудом. Хлеб! Поднимается по лестнице все так же с буханкой, поднятой над головой, и кричит во весь голос, чтобы все выходили ее встречать. Жильцы высовывают головы в приоткрытые двери. Лестница, населенная холодными, вежливыми приветствиями, смеется и оживляется. Двери открываются шире. Все знают маленькую девочку. И она знает всех. Расхаживает по квартирам без приглашения, дружит с предметами и хозяевами, овладевает действительностью. При помощи двух-трех болгарских словечек разговаривает с людьми, с которыми я всю жизнь молчала, в совершенстве зная родной язык.
Чужое существо роднится с моим миром, с которым сама я в непрестанном и мучительном разладе.
Я читаю газету, а Ха читает новости по моему лицу. Замечает перемену в моем лице, которую я стараюсь скрыть.
— Что там? Скажи же!
Пытаюсь перевести жестокие факты на язык сказки.
— В Америке убит один добрый дядя.
— А разве бывает добрый американец? — изумляется девочка.
Пытаюсь развеять представления, порожденные бомбами и кровью. Это равносильно новому взрыву. Что происходит в маленькой головке? Она не может вобрать столько нелепости.