Страсть на холсте твоего преступления
Шрифт:
— Это некое выражение твоего искусства или ты просто мусоришь? — спрашивает он и я еле заметно улыбаюсь.
— Второе, — тихо говорю и ожидаю его нападения, он убрал руки в карманы штанов и подошел к кровати слева от меня. Я подняла глаза, сталкиваясь с ним.
— Сними свою кофту, — приказывает и я ахаю, откидывая блокнот, но держа в руках острый карандаш.
— С ума сошел? Я не надувная кукла, которую можно использовать по желанию, — мои резкие слова вызывают в его глазах гнев. Он берёт моё лицо в свои ладони и сжимает челюсть, заставляя запищать от неприязни.
— Сними кофту, Тереза или я сделаю это сам. Выбирай, — конечно, от его грубого тона, я воспарила и в голове проскользнула мысль подразнить его, но я сжала челюсть.
—
— Нанесённый вред, — отвечает он.
— О, ты соизволил побеспокоиться о моём самочувствии? Так может нужно было навестить меня в больнице и узнать самому? — едко спрашиваю, злясь. Я убираю карандаш и встаю на ноги, собираясь выйти из комнаты, но его рука хватает моё запястье, возвращая на место.
— Я не… — начинаю я, но он грубо затыкает меня.
— Ты не надувная кукла, не моя заложница, не домашнее животное и не хомячок, я помню, — от его голоса я таю на месте, но быстро беру себя в руки и вырываю свою.
— Синяк на задней стороне шеи, на лопатках и локтях. Несколько царапин и порез, — говорю ему словесно, и Харрис был бы не Харрисом, если бы ему хватало только словесного объяснения. Он разворачивает меня к себе спиной, прижимая к твёрдому животу и торсу. Я ударяюсь об него, ощущая дискомфорт в раненных местах. Одним движением он хватает подол кофты и стягивает её с меня через голову. Мои волосы взъерошились, холодок от потери тепла пробежался по позвоночнику так же быстро, как и краска на щеках.
— Да как ты смеешь? — вскрикиваю я и прикрываю обнажённую грудь, разворачиваясь к нему. Его глаза потемнели от вида моего тела.
— Ты взяла во вкус новую привычку ходить без белья? — он прищуривается и задается вопросом почему я без лифчика. Да к чёрту его.
— Я нахожусь в помещении, в доме, не собираясь выходить из него ближайшие часы, — поясняю я, не зная зачем это делаю. Он кивает и заставляет меня обернуться к нему спиной, на что я с трудом, но всё равно соглашаюсь. Сначала Харрис мучает меня тишиной разглядываний, а после его тёплые пальцы нежно проходят по длине позвоночника, задевая позвонки. Мой позвоночник спел бы для него любовную серенаду. Пару секунд он медлит, я слышу звук открывающейся мази в тюбике и вздрагиваю, когда меня касается холодный бальзам. Он аккуратными массажными движениями втирает мазь в пострадавшие места, и я дрожу. Дрожу и благодарю его мысленно. Сама бы я вряд ли достала до труднодоступных мест, поэтому я молча принимаю ситуацию. Харрис отбрасывает мои волосы на голое левое плечо и массирует кожу шеи. Его движения приятны, хоть и приносят легкую боль. Когда он заканчивает, заставляет меня надеть свободную футболку. В дверь стучаться и при согласии Харриса, появляется горничная. Я удивлённо таращусь на неё. Она что, постучала в мою дверь, перед тем как войти? Что этот чертов мужчина сделал? Я столько дней ругалась с ними за вторжение, а стоило появиться Харрису, они все вспомнили о приличии. На её подносе стоит кружка с ароматным травяным запахом.
— Что это? — спрашиваю я, когда Харрис забирает поднос и ставит на столик возле кровати.
— Шалфей. Он снимает боль от воспалившихся ран, — поясняет он и я морщусь. Забота, он проявляет заботу. Когда как вчера принял решение усыпить мою любимую лошадь, сказать, что я временная в его жизни, появиться в особняке со своей невестой…
— Я ненавижу тебя, — тихо говорю я, но он всё слышит. Медленно оборачивается ко мне с непроницаемым лицом.
— Так ли это, девочка? — в его голосе слышится ухмылка.
— Совершенно точно, Харрис. Я ненавижу тебя за появление в моей жизни, — выдаю я с дрожанием в голосе. Я и себя ненавижу за слабость, которую питаю в нём. Его высокое и величественное тело, словно тень в ночном переулке, приближается ко мне медленными шагами. Опасность, с которой он это делает, заставляет меня сглотнуть.
— Ты хочешь проверить это? — спрашивает беззаботным
— Я точно убеждена, — уверенно говорю я и его тело оказывается вплотную ко мне. Он будто подлетел на своих двух, я вздрагиваю и его руки собственнически падают на мои бедра. Дыши, Тереза.
Харрис одаривает меня слабым свежим дыханием, окутывает невероятно мягким, располагающим и уютным ароматом сандала. Я стойко держусь, продолжая смотреть в глаза. Что он видит в моей зелени? Считает ли он успокоением, как считал раньше? Я вспоминаю раненного Харриса, который уязвимым позволил мне быть рядом. Это один из тех моментов, в которых он впустил меня в свои стены. Насколько мы отдалились? Если я заговорю о его матери, закроется ли он? Повторит ли те грубые и обидные слова?
— Ты заставляешь меня убрать эту ложбинку между бровями, — говорит он и большим пальцем проводит линию между моими бровями. Я непроизвольно хмурюсь, и сама не замечаю этого.
— Ты можешь помочь мне, но другим способом, Харрис, — начинаю я, приближаясь к его внутренним стенам. Он задумчиво смотрит на меня, в голубых глазах я вижу рыжую копну своих сияющих волос. Его глаза такие глубокие и поглощающие.
— Чего ты хочешь? — это опасный вопрос, Харрис. Ты не готов ко всем моим вопросам. Я внутренне прикасаюсь к его каменной стене размером с материк. Она шершавая, жёсткая на ощупь и занозистая.
— Что случилось с твоей мамой? — спрашиваю на одном дыхании. Его внутренние стены дрожат под моей ладонью, вибрацию доносят по всем нервным окончаниям. Он расширяет глаза, удивление на его лице стоит всех картин в мире. А также скрытая борьба, но я не боюсь его дрожащих стен, я продолжаю держать свою ладонь. И кусочек стены ломается и трескается.
— У меня была полноценная счастливая семья с безумно любящим отцом и странной, но прекрасной мамой. Она обожала всё голубое и блестящее, природу, арахис, дельфинов и меня. Иногда всё это она совмещала вместе, — он хмыкает, и я поражённо слушаю его откровенность. Я осторожно кладу ладонь на его сердце, ощущая слабый ритм.
— Она читала мне Хемингуэя и любила картины Франсуа Буше, а я, будучи маленьким мальчиком, ненавидел всё это. Но от её весёлого голоса и смеха никак не мог оторваться, поэтому часами слушал её чтение и рассказы об очередной выставке или картине. Я часто злился на неё, мне казалось, она была ребёнком похуже меня и делала многие необдуманные вещи. Я спрашивал отца «Почему мама так поступает?», а он смеялся и полными глазами любви отвечал мне, что она — источник жизни. Он сказал это ребёнку, — он тихо смеётся, и я улыбаюсь.
— Мой отец разбился в собственной машине по пути в город. Он не справился с управлением и оставил маму и меня одних. Я был маленьким, чтобы поддерживать и защищать оставшуюся семью, да и выбор мне никто не давал. Андреас появился на похоронах, пообещав моей матери, что сделает всё возможное, чтобы мы жили в комфорте, хоть и не сможет вернуть отца. Наглый лживый ублюдок. Мама впала в длительную фазу оцепенения, доминировали примитивные механизмы защиты психики: вытеснение и отрицание. Она плакала, злилась, винила себя. И лучше бы так всё и оставалось, но в один день она замолчала. Замолчала навсегда, впав в глубокую депрессию. Моя мама не смогла принять смерть отца. Она стала социально изолированной, равнодушной и неспособной выполнять обычные функции своего организма. Вспомни, что я сказал тебе, Андреас пообещал позаботиться о ней и он позаботился. Он спрятал её в клинике, и я понятия не имею где именно, даже в какой чертовой стране он упрятал её. Всё, что он может — это манипулировать и контролировать меня собственной мамой, Тереза. Он не раз говорил мне, что одно лишнее движение и жизнь моей мамы отправиться вслед за отцом, — он заканчивает рассказ и я чувствую слёзы на своих щеках. Они бегут, не останавливаясь и я вжимаюсь в себя, смотря в его серьёзное лицо с хмурыми бровями.