Страсти по Анне
Шрифт:
Я прижала пальцы к вискам. Мальчик опустился передо мной на колени, я перекрестила его, он перехватил мою руку, надолго прильнул к ней губами.
— Я не боюсь, — тихо сказал он. — Наверно, это плохо.
— Храни вас Бог, Егорушка, — сквозь слезы прошептала я.
И еще через несколько дней пришли дурные вести — погиб Сергей Иванович. Я пропустила его имя в списках, поэтому ничего не знала о случившемся. Известил меня Александр Михайлович.
— Надо съездить к Марии Владимировне, — сухо сказал он.
— Марии Владимировне?.. — не поняла я.
— Так зовут супругу Сергея Ивановича, —
Я замялась.
— Только не говорите мне, что некоторые новости приходят не вовремя и у вас совершенно нет никакого желания сочувствовать женщине, имени которой вы даже не удосужились запомнить.
— Что вы такое говорите! Вы оскорбляете меня! — заметила я.
— Надеюсь, вы все-таки не вынудите меня наносить визит одному? — спросил он.
— Я буду готова через час, — едва сдерживая гнев, сказала я.
В доме Сергея Ивановича было несколько визитеров, которых я не знала, но их знал Александр Михайлович. Через анфиладу комнат где-то в глубине дома мигали свечи. Пахло ладаном.
Александр Михайлович держался со мной отчужденно, словно едва знал меня. Мне было тоскливо. Вскоре к нам спустилась Мария Владимировна. Выглядела она ужасно: с воспаленными глазами и сухой кожей, она казалась сорокалетней женщиной.
Под огромной шалью просвечивали уже размытые очертания талии, готовой превратиться в живот.
Она беседовала с нами совсем недолго, иногда смотрела на меня ревниво и неприязненно. Когда мы начали прощаться, Мария Владимировна задержала меня и сказала тихо, чтобы никто не смог услышать:
— Сколько я о вас слышала и не верила, что вы такая… А теперь понимаю! Вам легко — вы холодны к страстям человеческим… Не обижайтесь на меня за сказанное. Сейчас я только и могу это сказать — и вы простите! Вы не посмеете не простить! Знали бы вы, сколько слез я из-за вас пролила в горькой ревности!.. Но — все пустое… Сергей Иванович так о тех слезах и не узнал. Бог ему простит, а я уже давно простила. И вам простила. Вы счастливая, Анна Николаевна!.. Вы счастливы своей холодностью. Только я счастливее вас. Даже сейчас, в своем горе, все равно счастливее. — Лоб ее покраснел, на висках бились тонкие жилки.
Я смотрела на нее, некрасивую, готовую расплакаться, и поняла, что почти ненавижу ее. И тут вмешался Александр Михайлович.
— Простите, Мария Владимировна, — сказал он быстро и уверенно. — Вам следует сейчас позаботиться о себе и отдохнуть. Мы непременно заедем на днях.
— До скорой встречи, Александр Михайлович, — сказала она, прощаясь только с ним. Мне она кивнула и медленно пошла на второй этаж.
Казалось бы, погиб человек. В течение нескольких лет он бывал в нашем доме, ухаживал за мною с завидным постоянством, дарил мне цветы, но я не чувствовала ни боли утраты, ни сожаления. Единственное, что меня трогало и обижало, — слова Марии Владимировны. Но и к ней, и к ее жалкому положению я также не испытывала сострадания.
В какой-то момент я подумала, что мы продолжаем быть соперницами даже после смерти Сергея Ивановича, но постаралась отогнать от себя крамольные мысли. «Но она сама!.. Она первая заговорила!.. — думалось мне. —
За упокой души Сергея Ивановича я не молилась. Мои молитвы были только о живых. Наверно, потому, что в моем сердце безраздельно властвовали Ни-колка и Вадим Александрович, и тревога за них не оставляла мне сил беспокоиться еще за кого бы то ни было.
Глава 11
Меня разбудил голос Степана.
— Угодники Божий, Матушка Владычица, Мария милосердная! Ох ты, батюшка! Что ж делается! Батюшка!
За окнами было еще темно, лампада сияла ровным светом, а голос Степана лился навязчиво и долго:
— Батюшка! Батюшка!
Уже две недели я жила в старом родительском доме. Супруг с равнодушием отнесся к моему отъезду. Я чувствовала себя одинокой и предавалась воспоминаниям. Однажды мне показалось, что мне снится сон из детства. Я видела себя маленькой девочкой; за тонкой перегородкой в комнате — няня, иконы, лампадка… Отец, верно, собирается на охоту, а Степан по привычке причитает, что-то укладывает, бегает на непослушных ногах, торопит прислугу, тормошит конюха… Но ледяной ветер дохнул на окна, шторы пропустили холод, и я окончательно пришла в себя.
Отец умер пять лет назад. Кого же Степан рискнул назвать батюшкой? Не сошел ли с ума наш старик? Может, муж мой приехал? Не может быть! Он должен быть сейчас за много верст от меня. Да и не будет Степан его называть батюшкой!
Господи! Тревога разлилась медленно по сердцу. Что происходит? Я скинула одеяло, дрожащими руками почти на ощупь взяла мамину шаль. Что я волнуюсь? Глупо!.. Ах, пеньюар… Чуть было в сорочке не вышла.
Кружева пеньюара скользнули по щиколоткам, шаль укутала меня от плеч до колен. Темно. Я шла по темному дому, натыкаясь на кресла. Сердце билось у горла. Было такое ощущение, будто я одна в заснеженном, темном доме. Голоса Степана не было слышно. Может, мне померещилось? Страх холодной рукой провел мне по спине. И тут снова голос Степана:
— Батюшка!
Посреди гостиной стоял Степан, дверь на крыльцо была распахнута.
— Анна Николаевна, батюшка наш приехал, — улыбнулся сквозь слезы мне он.
— Ты в своем уме? — строго спросила я его. — Почему дверь открыта?
— Так батюшка наш, — растерялся старик. Отец умер пять лет назад. Пять лет!
— Степан…
— Батюшка наш, — забормотал он, — Николай Николаевич!..
— Кто? — повернулась я.
Он смотрел на меня укоризненно.
— Николка?! Он тут? Где?
— В конюшню пошли.
— Ах, Степан, прости! Я думала…
И я побежала к брату. Господи, Господи, чудны дела Твои! Николка! Мой милый Николка! Что ж ты меня не разбудил раньше? Я бежала, пока не забарахталась в сильных руках.
— Анненька!
— Николка! — И я поняла, что слезы сами льются из глаз. — Живой! Господи!
И мы замерли друг против друга, не в силах говорить, только что-то искали в глазах. Я обняла его, вдруг поняв — обнимаю я не младшего брата, г взрослого мужчину, который только что приехал с войны.