Страсти по Анне
Шрифт:
— А меня — Владимир. Но вы, вероятно, знаете.
— Знаю, — ответила я. И неожиданно призналась: — Вы очень похожи на моего брата. Он сейчас на фронте… Вы звали во сне какого-то Андрея.
Владимир опустил глаза.
— Андрей мой друг. Был… Он погиб.
Не знаю почему, но я поняла, что мальчику надо высказать свою беду. Присев на стул подле него, я приготовилась слушать, почему-то мне стало важно знать, что у него на душе. И Владимир тоже не нашел в моем поведении ничего странного, словно так и должно быть — после минуты знакомства взять и потребовать исповеди.
И
— С Андреем Маркиным, — начал Владимир, — мы познакомились еще в училище, учились бок о бок несколько лет, а друг друга не знали, не замечали. Юнкер как юнкер, общих интересов у нас с ним не было. Был он спокоен, набожен и прост. Над ним сначала пытались подтрунивать, но он не обижался, прощал всем, и охота дразнить его пропала даже у самых отъявленных задир.
— Вам, — не раз говорил Маркину полковой священник отец Матвей, — следовало не здесь учиться… Другого вы порядка человек… Не военный.
Маркин поднимал на него едва ли не мученический взгляд.
— Знаю, батюшка, — вздыхал он, — но отец никак меня в семинарию не хотел отпускать и не пустил.
К иконам Маркин относился благоговейно. Работа в корпусном соборе доставляла ему неизменную радость. Его пальцы вычищали закапанные воском подсвечники так, словно он всю свою жизнь был церковным служкой. За работой он пел чистым голосом на память псалмы, приводя в умиление загрубевшие сердца преподавателей.
С нами Маркин говорил мало, а больше со степенным отцом Матвеем рассуждал на богословские темы. Он и домой к нему ходил. Не имевшая детей жена священника привязалась к Маркину, звала его сыночком, кормила вкусными обедами и каждый раз совала на прощание в руки пакетик с румяными пирожками.
Маркин, не помнивший покойной матери, сначала к подобным ласкам относился настороженно, но потом растаял.
— Матушка Варвара! — придя, с порога звал ее он. — Гостей не ждете?
В комнатах его звонкий голос вызывал переполох. Шурша юбками, к нему бежала матушка Варвара, целовала его льняные волосы, тревожно заглядывала в его глаза.
— Похудел! Вытянулся! — каждый раз причитала она. — Да неужели же вас там не кормят?!
От ее рук пахло хлебом, воском, в голосе слышались забота и сочувствие. Я был как-то в доме отца Матвея, случайно зашел с Андреем. Не знай я, кто Маркин, кто отец Матвей, подумал бы, что они отец и сын.
Потом началась война. Мы с Маркиным попали в один батальон. В крохотном городке М-ске наши заняли гимназию, оттуда и отбивались. Городок маленький, а был стратегически важен. Как-то в разведку направили меня. Я собирался в город.
— Господи, а вдруг дознаются? — Глаза Маркина были расширены страхом. — Что вы будете делать, Владимир?
— Не дознаются, — проворчал я, надевая все штатское, ставшее мне за последние несколько месяцев тесным, и холодея от одной мысли о провале. — Как они поймут, что я пришел отсюда? Одежда на мне обычная…
— Выправка!.. — скулил Маркин. — Может, мне пойти? Я хоть за поповича сойду, а то и за продавца газет. Но вы же — офицер! У вас на лбу большими буквами написано!..
Остальные наблюдали сборы молча.
— Тихо! —
Андрей не отставал от меня ни на шаг.
— Поклянитесь мне, что не будете задираться!
— Андрей, вы Писание лучше моего знаете. Там сказано, что нельзя клясться! — рассмеялся я, стараясь приободрить его и приободриться сам.
— Можно! Сейчас можно! Будьте осторожнее! Вдруг дознаются!
— Ох, Андрей, если вы так громко будете меня оплакивать, то, конечно, поймут, кто я и откуда. Так что ведите себя потише, а я уж постараюсь, чтобы все было в порядке, — покровительственно сказал я.
— Я молиться за вас буду! — горячо признался Маркин, не стесняясь своего простодушного порыва.
— Хорошо. Молитесь.
И я выбрался в раннюю ноябрьскую темноту. Знал, что Маркин смотрел мне вслед. Оказалось, что Андрей закрыл за мною дверь черного хода и пошел в корпусный собор — молиться, как и обещал. Потом он рассказывал, что молитв в его сердце было слишком много, они натыкались одна на другую, мешали сосредоточиться на сложных и красивых словах. Но в этой бесхитростной сумятице было столько прозрачной надежды на Божье чудо, что чудо свершилось.
Со мною ничего не случилось, в ресторане я кое-что узнал, пришел в два часа ночи — здоровый и невредимый. Все поднялись с кроватей, обступили меня, хлопали по плечам, говорили, что тревожились. Я знал, что от меня пахло сыростью и водкой, но я был по-настоящему счастлив. Маркин поспешно вытер глаза. Потом мы с ним проговорили остаток ночи.
Следующие дни нам пришлось отстреливаться. У каждого был свой пост. И вот пришел момент, когда Андрею суждено было выстрелить. Сначала он решил, что не попал, но человек, сделав еще один шаг, упал и больше не шевелился. Замер и Маркин. Он ждал, не веря содеянному. Казалось, сейчас человек поднимется, отряхнется, погрозит кулаком ему, Маркину, и уйдет. Но человек лежал. Потом Маркин заметил бурое пятно, расползающееся вокруг неподвижного тела.
Он подавил дрожь в пальцах. Аккуратно приставил к стене винтовку и вышел. Он шел, натыкаясь на стены и косяки, в глазах стояло красное пятно, в горле — как он сам говорил — тошнотворный шерстяной комок.
Он не понял, сколько пропало времени, когда по коридорам началась беготня и крики.
— Где Маркин?
— Маркина не видели?
— Почему он оставил пост?!
— Маркин! Отличный выстрел.
— Да где же он!!
Его нашли в корпусном соборе, стоящего на коленях перед иконой Богоматери.
— Господа! Вот он! Мы обступили его.
— Молодец, Андрей!!
— Поздравляем!
— Боевое крещение пройдено!
Мы кричали, не смущаясь присутствия икон, и тормошили Маркина, а он повернулся, осмотрел нас всех, как бы не узнавая, не вставая с колен, словно прося прощения у нас тоже, и прошептал тихо и страшно:
— Господа, я убил человека…
И шум стих. Все замерли, осознавая, что и враг — человек и что его жизнь тоже жизнь. Первым опомнился капитан Иваницкий.
— Андрей, — он положил на плечо Маркину свою руку. — Пойдем. Расступитесь, господа.