Страсти по Анне
Шрифт:
Николай».
Естественно, я передала поклон супругу. Александр Михайлович поинтересовался настроением Николки, и я зачитала ему письмо. В зале при этом находилась еще и Таня. Когда я замолчала, Александр Михайлович нахмурился, потянулся за пепельницей, но долго не решался закурить. Таня закусила губы и вышла, пряча слезы.
— Анна Николаевна, — проговорил Александр Михайлович медленно, — в ответном письме передавайте Николаю от меня поклон. И как сестра намекните, что… — он сделал долгую
— Да, конечно, — сказала я, не поднимая на супруга глаз.
До его слов мне и в голову не приходило, что Николкино письмо могло быть продиктовано бравадой и лихостью.
Письма Николке и Вадиму Александровичу я писала всю ночь — со слезами, вздрагивая при каждом шорохе. У меня получилось два совершенно разных письма, с разными настроениями, с разным языком, даже слова в каждом из них выглядели неодинаково. Я не рискнула их перечитывать, запечатала, когда в окна уже заглядывал осенний рассвет.
Глава 9
В сентябре я в полной мере ощутила, что жизнь изменилась. Общество постепенно освобождалось от патриотического неистовства. Город опустел и притих. Осень пришла совсем незаметно, окутала деревья желтизной, дохнула на воду прохладой. Александр Михайлович теперь целыми днями и вечерами пропадал по делам службы, даже поздними вечерами его не было дома. Предоставленная самой себе, я чувствовала себя одинокой и опустошенной. Осень для меня стала чем-то обрывочным: какие-то картины, слова, люди, письма…
В середине сентября я съездила в госпиталь и предложила свои услуги. Сказать по чести, я и сама не знала, зачем решилась идти на курсы медсестер, вероятно, на меня подействовал пример императрицы и великих княжон. В одежде сестры милосердия, в белой косынке, которая была мне очень к лицу, я вдруг почувствовала, что так смогу кому-то помочь, и этим помогу Николке и Вадиму Александровичу. В голове у меня крутилась странная мистическая мысль: все мои действия отразятся в полной мере на судьбе двух мужчин, которые для меня одинаково дороги.
Первое время раненых было совсем мало. В мои обязанности входило разносить таблетки и воду по палатам. Приезжала я в госпиталь с удовольствием, рано утром, вместе с врачами. Александр Михайлович каждый день осведомлялся, не утомляюсь ли я, не сложна ли для меня эта работа, и я чувствовала, что его возросший интерес — ко мне.
В один из дней я неожиданно столкнулась в дверях с Вирсавией Андреевной.
— Здравствуйте, — улыбнулась она.
— Боже мой! Вы? — воскликнула я, забыв о словах приветствия. — Я была совершенно уверена, что вы сейчас живете в столице! В нашем городе вас не видно, в обществе вы не бываете, и я решила, что вы
— О нет! Слишком сложно для меня не видеть там тех людей, к которым я привыкла! — призналась она. — Я, кажется, уже говорила вам об этом… Господа на войне, дамы — в ожиданиях. А вы, значит, тоже решились предложить свою помощь госпиталю…
Я ответила что-то невнятное: слишком велико было мое удивление. Лишь заметив, что лицо Аверинцевой без обычного для нее тщательного макияжа, я понемногу пришла в себя.
— Я слышала о вас, — невозмутимо продолжала она, будто не замечая моего волнения и молчания. — Илья Ильич говорил о вас весьма и весьма лестно. Сказал, что если вы будете учиться дальше, то будете одной из лучших медсестер в госпитале. У вас хорошие задатки.
— Минуточку, — остановила ее я. — Вы знаете Илью Ильича, хирурга?
— Конечно! Я вижу, вы в недоумении! Но я тоже приезжаю в госпиталь.
— Вы шутите!.. Я ни разу вас не видела!
Она легко пожала плеча, становясь спиной к сырому осеннему ветру.
— Я приезжаю в ночную смену. Для многих работать по ночам сложно или неудобно, а мне совершенно все равно. Мне не надо иметь на работу по ночам разрешения супруга или отца… Тем более что моя прежняя жизнь с балами до утра три — четыре раза в неделю приучила меня спать только днем!
Выглядела Аверинцева удивительно непривычно: в скромном коричневом платье, совсем без украшений, она напоминала скорее выпускницу бестужевских курсов, но никак не великосветскую даму. Весь облик Вирсавии Андреевны был нов: взгляд ее стал мягче, около глаз обозначились тонкие морщинки, которые не только не портили ее, а, наоборот, придавали ей особое очарование.
— Анна Николаевна, милая, что же вы так смотрите на меня? — спросила она наконец. — Не ожидали, что я способна на что-то иное, кроме развлечений?
— Не в том дело!.. — запротестовала я. Но Вирсавия Андреевна рассмеялась.
— А думайте, что пожелаете! Но мне пора идти. И вас, вероятно, дома уже заждались.
Так мы и распрощались.
Больничные покои сияли белизной, они успокаивали меня, отвлекали от изматывающих мыслей о брате и возлюбленном. Но вот среди раненых появился молодой мальчик, до боли напоминавший мне Николку. Сначала я держалась от него подальше. Я боялась, что мой интерес к нему будет слишком заметен.
Познакомились мы за неделю до его выписки. Я разносила воду, когда он спал — в беспокойстве и с испариной на лбу. Пришлось подойти к нему, прикоснуться к его горячей руке. Мальчик вздрогнул и сказал очень отчетливо:
— Андрей!..
Но потом открыл глаза, увидел меня, смутился.
— Простите.
— Ничего, — сказала я. — Вы метались во сне. Это я разбудила вас.
— Благодарю, — отозвался он. — Я вас вижу каждый день, но ко мне вы не подходите. Как вас зовут?
— Анна Николаевна.