Страсти по Феофану
Шрифт:
Встали возле кладбищенских ворот. Даниил сказал:
— С вами не пойду, не хочу мешать. Загляну лучше в храм, рассмотрю убранство.
— Хорошо, жди нас потом у входа.
У цветочницы купили тридцать шесть алых роз. Пелагея взяла Дорифора под руку, и они отправились по печальной аллее мимо надгробий, тихо наступая на гравий дорожки. Вскоре отыскали место успокоения дорогих им людей. Жёлтая листва, серый камень, несколько имён, а под ними крестики. Лаконично, скорбно.
Софиан произнёс негромко:
— Здравствуй, Тицци. Я приехал. Я не забывал тебя никогда.
Было
— Извини, что не уберёг нашего сыночка, — продолжал художник. — Так уж получилось. Впрочем, ты, наверное, знаешь и сама всё от Гришеньки в подробностях. Я надеюсь, вы оба там, в лучезарных чертогах рая, неразлучны и счастливы... — Он склонился и положил на увядшую траву принесённые розы. — Вот, прими, пожалуйста. От меня и от Пелагеюшки. Пусть тебе земля будет пухом.
Девушка нагнулась и поправила рассыпанные цветы. Молча перекрестилась. Сжала руки молитвенно, прошептала:
— Маменька и папенька, милые мои! Как же мне несладко без вас! — и заплакала.
Оба, сев на лавочку, плакали и крестились. Вспоминали своих любимых. Феофан сказал:
— Ты мне обещала поведать, как не стало твоих родителей.
У неё из горла вырвался тяжкий вздох:
— Что тут говорить! Жили год от года всё хуже. Заложили имущество, дом и утварь. Не могли платить по долгам. Новых заказов у папеньки не было совсем. И когда пришли слуги кавалерия, чтобы выкинуть нас на улицу, маменька с отчаяния бросилась с балкона. Посчитав: лучше смерть, чем бесчестье.
— А Роман?
— От расстройства чувств с ним случился удар. Через двое суток его не стало в лазарете для нищих. Я рыдала у отца на груди и не знала, что делать. Тут меня нашли люди ди Варацце. Он, узнав о кончине падчерицы, передал мне четыре золотых. На которые удалось похоронить маменьку и папеньку возле бабушки. Вот и вся история.
— Бедная Томмаза! Бедный мой Ромашка!..
Помолчав, Пелагея вновь заговорила:
— Утром не хотела признаться, но теперь готова. Только ты не смейся, пожалуйста... Ночью мне явилась маменька во сне. Я её спросила, хорошо ли было с моей стороны выйти за тебя понарошку? И она ответила: значит, так угодно Всевышнему. А не осуждает ли бабушка меня? И она ответила: нет, не осуждает. Стало быть, довольна? Да, поскольку ты — её продолжение. Ну, а если сделаюсь женой Феофана взаправду? Маменька прильнула к моей щеке и шепнула на ухо: поступай, девочка, как знаешь. И пропала... — Повернула к нему встревоженное лицо. — Веришь, что не лгу?
Он прижал девушку к себе, нежно произнёс:
— Верю, верю. И клянусь перед святыми могилами — подарю тебе десять лет беспечальной жизни. Ровно десять лет. А потом, если не умру, то уйду в монахи и оставлю тебя свободной. Сможешь распорядиться своей судьбой как захочешь.
Та воскликнула:
— В монастырь не пущу. Буду при тебе до последнего вздоха.
— Дорогая, не загадывай. Жизнь длинна и порою непредсказуема...
— Нет, клянусь и я святыми могилами: верность сохраню тебе до конца.
Зазвонили колокола на башне собора. Дождь усилился. А супруги сидели, обнявшись, и не в силах были подняться, сознавая, чувствуя, как нисходит на них высшее благословение, и не раньше, а именно теперь обретают они великое право называть себя мужем и женой. Их венчала не церковь, не священнослужитель, но Вечность.
5.
Феофан ещё дважды приходил на могилу Летиции, оба раза один, упросив Пелагею не следовать за ним, так как не хотел отвлекаться, ощущая потребность помолчать и подумать без посторонних. А она в первый день сидела на террасе и читала по-итальянски книгу Боккаччо «Жизнь Данте Алигьери», купленную до этого на торговой площади у собора, во второй же поехала прогуляться с Даниилом. Пригревало солнышко, день казался почти что летним, и повеселевшее море радостно плескалось у прибрежных камней. Настроение тоже было лёгким, безоблачным. Молодой человек спросил:
— Ты же выросла в этом городе, у тебя здесь друзья. Отчего их не навестишь, не проведаешь, не увидишься?
Девушка пожала плечами:
— Никакого желания. Честно говоря, не дружила ни с кем особенно, кроме Анны Манчини, — мы учились вместе, — но она давно вышла замуж за богатого генуэзца и живёт в Италии. Остальные, те, что отвернулись от папеньки и маменьки в трудную минуту, мне не помогли тоже, вызывают у меня теперь только неприятие.
— Стало быть, и Каффу не любишь?
— Да, пожалуй что не люблю. Это место моей беды.
Чёрный улыбнулся:
— Ну, не только. Здесь упрочились ваши отношения с Феофаном. Или я не прав?
Покраснев, она отвернулась и пробурчала:
— Отношения мои с киром Феофаном никого не касаются.
— Не скажи. Я ведь зять его. Стало быть, и твой.
Дёрнула щекой:
— Ах, зятёк любезный! В Масленицу приходи на блины.
— Надо ещё дожить.
— Как-нибудь дотянем. А поближе к Пасхе, Бог даст, и в Москву наладимся. По словам супруга...
Он передразнил:
— «По словам супруга»! Стало быть, свершилось?
Вознегодовала серьёзно:
— Слышишь, прекрати! Вот сейчас рассержусь и домой уйду.
— Ну, молчу, молчу, больше ни ползвука. — Подбежал к воде и схватил оранжевого плоского краба; тот беспомощно шевелил в воздухе клешнями и ножками.
— Что ты делаешь? Брось немедленно! Отпусти его! — закричала дочка Томмазы.
— Ничего подобного: принесу на гостиный двор и велю сварить.
— Ты ведёшь себя как мальчишка, право!
— Между прочим, мне всего только двадцать семь, а не шестьдесят.
Посмотрев на него с презрением, девушка воскликнула:
— Как тебе не стыдно! Он ведь твой учитель! И к тому же тесть.
Даниил присел и поставил краба на гальку. Тот, счастливый, быстро засеменил к воде.
— К сожалению, тесть...
— Как тебя понять? — удивилась она.
— Понимай, как хочешь. Я, конечно, его люблю. И Гликерью люблю... по-своему... мать моего ребёнка... Так бы и любил себе, если бы не ты. — Он поднялся с корточек.