Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Я разве говорил? — удивился он.
— Ты… — Она немного подумала. — Ты звал какого-то Сати.
А девочка и впрямь непростая, подумал Фома, и со сна всегда говорит ему «ты». А наутро опять далекое, настороженное «вы».
— Кто это, твой друг или враг?
— Бери выше, — хмыкнул он, не зная, куда, к какой категории отнести теперь Сати.
— Твой… Бог?
— Во всяком случае был, — помолчав, ответил он; когда-то это было действительно так.
— Был?
— Статусы наших кумиров тоже требуют пересмотра, как и легенды, причем постоянно. Их надо переосмысливать, Мэя, иначе
Он поцеловал ее.
— Спи, это мне приснилось.
Но Мэе не хотелось спать. Она окончательно проснулась, об этом можно было судить по появившемуся выканью; проснулась и принялась за старое.
— А эту историю с Тристрамом вы зачем рассказали? Нам придется расстаться? Вы уйдете?
Кто о чем, а Мэя о расставаниях.
— Ну что ты, Мэя, эта история совсем о другом, это сказка о потерянном времени.
— А по-моему это была красивая история, печальная… “они так никогда и не встретились…”
Мэя вздохнула. Похоже, она уже жалела, что печальный рыцарь изменил своему слову. Это тоже знакомо.
— А кто спорит? Красивая! Но почему-то никто не спешит повторить эту красоту, как раз наоборот!
— Может быть, поэтому людям и нужна эта история, что сами они не могут вырваться из повседневной рутины? Но мечтают. А теперь у них и ее не будет, Тристрам и Изольда станут обычными, похожими на них людьми, а то и просто сварливыми супругами…
Она вопросительно посмотрела на него.
— Мэечка, умничка моя, не беспокойся ты за людей! Столько еще историй, способных умилить разбойника аж до пострига, а простую девочку до того, что она будет брать города, как полководец, чтобы взойти в конце концов на костер, сооруженный бывшим разбойником, как ведьма…
Сверчок умолк. Она снова проснулась, а может и не спала.
— Какое грустное и странное имя — Тристрам… оно что-то означает?
— Оно, как и любое имя, означает судьбу. В данном случае судьбу печально рожденного. Мать родила его, получив известие о гибели его отца, отсюда имя — рожденный в печали.
— Рожденный в печали, — эхом повторила Мэя. — А что бы стало с ним, если бы Баламур не вытащил его из этой ужасной таверны?
— То же, что и стало, он стал бы легендой, — усмехнулся Фома. — Что, собственно, нам всем грозит — иди мы против сердца.
Ночь была длинна, словно бы затем, чтобы соответствовать той долгой ночи врозь, что мстительно караулила каждую их встречу. Мэя забывалась на короткое время, но потом как будто спохватывалась и глаза ее опять сияли.
— Нет, все-таки! — настаивала она. — Легенда это одно, а он-то совсем другое! Что бы с ним было?
— А ничего бы не было, это была бы совсем другая история о человеке, который чего-то то ли ждет, то ли вспоминает и уже сам не знает, сон ли это был или мечта уносит его в прошлое? Он продолжал бы спиваться, рассказывая кому попало эту историю, пока не нарвался бы на человека, который записал бы эту историю и поведал всему миру…
(Возможно, Мэя, он сам и сочинил эту историю, возмужав и очерствев в бедламах и бардаках нищей, обовшивевшей и очумевшей Европы; погибая на стенах Иллиона, за прекрасную Деву или под стенами Иерусалима со штандартом
Возможно, эта история пришла ему в голову, когда он коротал ночь в позорном бегстве от могущественного рока или своевольного сюзерена, когда только звезды видят твои слезы и бесчестье, когда твоя малость так очевидна на фоне бескрайних лишений?.. И тогда он просто вспомнил, валяясь в парше и чужих одеждах, какой-то незначительный эпизод в юности, который теперь, в бегстве и скитаниях, казался ему значительным и даже главным. Придумал Изольду, едва вспомнив ее имя, а может и не вспомнив, а переврав. Придумал и все остальное — в оправдание своим безумным, жестоким и бессмысленным годам странствий, когда каждая ночь — последняя, а каждый встречный — враг. Но как тебе об этом расскажешь, Мэя?)
— И что интересно, пока он излагал эту историю, все в таверне смеялись над ним, а над легендой — плачут и восхищаются. Одни и те же люди…
Мэя вдруг порывисто обняла его:
— Но вы-то никуда от меня не уйдете, граф? Вы не давали такого слова, чтобы со мной расстаться?
— Нет, — быстро, словно заклиная, ответил Фома, — не давал. Да разве можно от тебя уйти, чудо?..
— Спи… — Он погладил её волосы, чистый лоб. Мэя уснула.
Господи, Говорящий со всеми, струны и лады твоей вселенной пусть всегда будут соразмерны и удивительны, как в созвучиях, так и в диссонансах твоих! Пусть несет нас твоя музыка, туда, куда ты пожелаешь, в буре крещендо и пьяном от слез миноре, но только не оставь эту девочку!..
Равновесие будет восстановлено, если не помешает дыра и Хрупп не связан с ней. Если же он связан с дырой (а это, скорее всего, так, черт его дери!), а дыра — на Дно, то все становится очень красиво, но страшно и непредсказуемо. Темны воды твои… Хрупп возле дыры, все равно что Циклоп, ожидающий Одиссея у выхода пещеры, но Циклоп с глазами.
«Не влезай слишком глубоко!..» Как же, я уже по уши во всем этом, Сати!..
В дверь постучали…
Лоро совсем запутался. Вернее, он был так напуган, что абсолютно потерял способность мыслить связно, логически, чем не только отличался, но и славился всегда. Собственно, именно это позволило ему осуществить его планы относительно Томаса — приговорить к трону Пифии. Но сейчас он не смог бы решить и простейшую задачку для школяра, единственная мысль вращалась у него в голове на разные лады и выражалась она удручающе однообразно: что делать? я пропал! — и так бессчетное количество раз, по кругу, не меняя интонации и только иногда меняя слова на еще более безнадежные.
И в то же время он ловил себя на том, что панически боится даже вспоминать причину этого состояния — жуткая бездна настигала его почти мгновенно и накрывала, как параличом или паникой, липким покрывалом пота и обездвиженностью…
В середине смены совершенно ординарного и ничего не предвещавшего дежурства, на голографе, который суммировал всю информацию по визуальному контролю периметра границы и перед которым главный оператор обычно просиживал целые дни, работая и обдумывая свои планы, появился вдруг ужасный лик со сверкающей, в виде молнии-змеи, черной короной на голове.