Страстная неделя
Шрифт:
— Как вы думаете, к литургии мы опоздали? — спросил Монкор.
Теодор пожал плечами. Его интересовало не богослужение, а хорошая постель. Где их расквартируют? И тут им тоже пришлось устраиваться кто как может. На Главной площади, перед башней, торчавшей над домами, кавалеристы спешились.
Сейчас здесь было просторнее, чем в ту ночь, когда в городе останавливался король, потому что ярмарка кончилась и все разъехались. По слухам, около города видели императорские войска; во всяком случае, граф де Мольд, комендант города, тот самый, что был недоволен и в самом деле сухим приёмом, который оказал ему прошлым утром его старый друг господин де Блакас, распорядился запереть ворота; королевским кирасирам и гренадерам, несмотря на
Перед ним, опираясь на трость, стоял человек с явно военной выправкой, хоть и в штатском; он держал за руку мальчика лет десяти, по всей вероятности напроказившего, и выговаривал ему что-то. Теодор сразу узнал его по голосу: это был тот седоусый майор в длинном сюртуке, который тогда ночью, в Пуа. требовал, чтобы вооружили народ, тот, чей сын пошёл волонтёром…
Жерико поддался безрассудному порыву: а вдруг у этого отставного военного, подумал он, найдётся, куда поставить коня, но нет, скорее, он почувствовал, что в его жизни настала минута, когда ему необходимо поговорить именно с таким человеком, как тот, что стоял перед ним.
— Господин майор, — сказал он. И тотчас же понял, что путь к отступлению отрезан. Ну что ж, придётся броситься очертя голову в бой!
Человек остановился и обернулся. По-видимому, форма мушкетёра произвела на него то же впечатление, что и на Каролину Лаллеман. — он дёрнул мальчика за руку и пошёл прочь, бормоча что-то себе под нос и хмуря брови, но тут Теодор сказал как раз то, что должно было остановить седоусого.
— Господин майор, мне надо поговорить с вами… Не смотрите на мой мундир… Мне нужно поговорить с вами, чтобы знать, что делать…
Майор снова в нерешительности остановился и посмотрел на мушкетёра.
— Поговорить со мной? — переспросил он. — Но почему именно со мной, молодой человек? Я вас не знаю.
— Зато я вас знаю, — сказал Жерико, — и не поверю, чтобы бывший друг Лазара Гоша отказался в такой вечер, как сегодня, помочь мне своим советом…
— Вот как, — удивился тот, — а откуда вы меня знаете, сударь?
— Я знаю вас с прошлой ночи, господин майор. В лесу над кладбищем, там. в Пуа…
Старик офицер вздрогнул, потом поглядел по сторонам и неожиданно решил:
— Идёмте ко мне, там нам будет удобнее…
Он жил совсем рядом, в той стороне, откуда пришли мушкетёры, в странном, формой похожем на подкову переулке, который обегал нечто вроде амбара, построенного на развалинах капеллы св. Николая, назывался этот переулок Тесным, и, надо сказать, с полным основанием.
— Лошадь вы можете поставить напротив, у господина Токенна, видите, вон какая у него большая кузня, там занято не меньше сотни рабочих. Он человек услужливый: мы сейчас его спросим, он живёт на другом конце улицы, около Братства милосердых. И воду не придётся издалека носить, у нас хороший водоём… да нынче ещё сплошные дожди! Вас я уложу на кровати сына, он уехал в воскресенье, а кровать, как мне кажется, вам куда нужнее разговора…
Кроме Жана, десятилетнего мальчика, и сына, отправившегося в Париж, у майора была ещё двадцатидвухлетняя дочь Катрин, но она была больше похожа на свою мать, чем на святую Екатерину с картины Рубенса: и мать и дочь были блондинки, с гладко прилизанными волосами, начёсанными на уши, обе маленького роста и складные, хоть красивыми их и нельзя было назвать.
Пока женщины хлопотали, приготавливая обед и устраивая ночлег для гостя, майор провёл Жерико в именуемую кабинетом комнату с низким потолком, довольно убого обставленную, но на полках там было много книг, и среди них Теодор заметил сочинения Жан-Жака Руссо. Из кабинета дверь вела в большое помещение с закрытыми ставнями, поэтому сразу нельзя
Майор объяснил:
— Альдегонда… я хотел сказать, моя жена… держит небольшую торговлю… Надо как-то жить. Получает она посуду из Лиллера, где этим занимаются… а также из Эра, видите вон те раскрашенные тарелки… Но, скажите, каким чудом королевский мушкетёр мог оказаться членом «организации»?
— С вами я обязан быть откровенным, — сказал Теодор, чувствуя, что краснеет. — Я не член того, что вы называете «организацией», только прошу вас, господин майор, не гневайтесь, лучше выслушайте меня…
На улице свистел ветер и хлопали двери.
XV
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА
Дождь вместе с четверговыми колоколами перекочевал в Рим. День Страстей господних еле брезжил сквозь пыльно-серую пелену неба, заря, казалось, потускнела от слез, пролитых в Гефсиманском саду. Тем, кто шлёпал по улицам городов, где булыжная мостовая — редкость, или по замощённым лишь кое-где пограничным дорогам между Артуа и Фландрией, не верилось, что дождь перестал надолго. Оттого, что дождя нет, ещё обиднее вязнуть в глине. В такой ранний час мало кто из обитателей Сен-Поля приотворяет ставни. В кабачках, открывающихся ещё затемно, рабочие кожевенных мастерских и пивоварен наспех выпивают кружку цикорного кофе, спеша не упустить ни капли дневного света. Расположенная между двумя рукавами мутной и грязной Тернуазы кармелитская церковь, теперь самая большая в городе с тех пор, как при Директории разрушили собор, полна верующих — перебирая чётки, они возносят положенные на сегодня молитвы перед пустым алтарём, без распятия, без светильников, без покровов. Герцог Беррийский все в той же серой непромокаемой накидке, сопутствуемый неизменным Лаферроне и своим любимцем графом де Нантуйе, шагал по площади, с нетерпением дожидаясь, пока отец закончит туалет. Он ответил на приветствие Сезара де Шастеллюкс, кавалеристы которого выстроились по обе стороны трактира, готовые тронуться в путь.
А на графа Артуа, пока его брили в отведённой ему комнате, предутренний сумрак навевал тревожные думы. Какие бы донесения ни поступали из разных мест о стычках с мятежными войсками, как бы ни маячил повсюду призрак Эксельманса, как ни возрастала холодность, выказываемая жителями королевской гвардии, все это были пустяки по сравнению с молчанием самого короля. Граф невольно сопоставлял странности, подмеченные им в поведении брата в последнюю неделю, начиная с того заседания парламента, когда Людовик поклялся умереть, но не покидать Парижа и когда сам он, заразившись общим воодушевлением, от своего имени и от имени своих сыновей неожиданно поклялся в верности королю и конституции… Никогда не забудет он, как посмотрел на него Людовик, как усмехнулся презрительно. Все пошло оттуда… и подозрения тоже. А затем неприятнейший разговор. На сцену выплыл господин де Шаретт… Да уж. Карл крепко запомнил проклятое письмо, которым августейший брат попрекал его в критические минуты! Письмо, которое Шаретт написал в ноябре 1795 года, узнав, что граф Артуа уехал в Англию с острова Йе, предоставив вандейцев их горькой участи.
Каждое слово вновь вставало перед ним, пока камердинер намыливал ему кисточкой щеки, и под пеной не было видно, краснеет граф или бледнеет. «Сир, все погубила трусость Вашего брата. Его приезд на побережье мог либо погубить, либо спасти дело. Но он возвратился в Англию и тем решил нашу судьбу: мне остаётся лишь без всякой пользы сложить голову на Вашей службе». Нет, это немыслимо! Шаретт не мог написать такое! Эту фальшивку состряпали англичане, подлецы англичане… Лучше умереть, чем вернуться к ним. Но почему король перед самым отъездом в который раз напомнил ему о Франсуа Шаретт де Лаконтри? Что замышляет его величество? Какие козни строит в своей венценосной голове? Хочет покончить с младшей ветвью…