Страстная неделя

Арагон Луи

Здесь читатели вправе удивиться, почему это автор, смело называющий даже третьестепенных персонажей романа подлинными именами, вдруг решил вывести под инициалом этот эпизодический персонаж, и ждут, по-видимому, объяснений. Артур или, может быть, даже вовсе не Артур… пусть так и останется Артуром де Г… хотя его не слишком прославленное имя могло бы быть написано полностью, но дело в том, что семейство де Г. с тех пор сильно разрослось и по его линии, и по линии его родных и двоюродных братьев, так что в наши дни существуют представители этого рода, которым автор не обязан отчётом, но о которых он, однако, подумал. В самом деле, господин де Г. — посторонний в этом романе, он появляется в нем лишь для того, чтобы совершить дурной поступок. Быть может, стоит в виде исключения сказать несколько слов о его социальной биографии именно в силу того, что биография эта полностью лежит вне нашей истории.

Семейство де Г. — я изменил также и инициал — хоть и не слишком родовито, зато может похвалиться древностью. Через брак, совершенный при Людовике XV, они породнились с одним камергером, а позже,

при Людовике XVI. — с одним генеральным откупщиком. Батюшка нашего гренадера во времена Террора счёл благоразумным отсидеться в своём нормандском поместье, а сын его, родившийся в 1790 году, в момент нашей с ним встречи был почти ровесником Теодору Жерико. Наш Г. служил при Наполеоне, и один из его братьев женился на дочери крупного тогдашнею банкира. Сам он получил первое боевое крещение незадолго до Лейпцига, в 1813 году, и в 1814, вполне естественно, перешёл на сторону Бурбонов одновременно со своим генералом, старым другом отца. господином де Бернонвилем, знавшим Артура ещё ребёнком, когда господин де Бернонвиль, будучи в 1797 году инспектором береговых гарнизонов, гащивал в замке господ де Г. Вступив в период первой Реставрации в гренадерскую роту Ларошжаклена, Артур после роспуска королевской гвардии перешёл во время Ста дней в армию Бонапарта под тем предлогом, что их командир не последовал благородному примеру господина де Вержен, начальника дворцовой стражи, который роздал своим офицерам армейскую казну и тем самым дал им возможность существовать, избавив от необходимости продаваться, хотя они предпочли бы увезти нетронутую казну в Бельгию в качестве, само собой разумеется, военного трофея. Гренадер Г., которому довольно скоро простили его юношеские заблуждения, служил в 1816 году в королевских войсках, нашёл себе весьма благопристойную партию в лице дочери поставщика, снабжавшего армию во время Испанской войны, а при Карле X получил титул маркиза. Однако в дни событий 1830 года он весьма своевременно вспомнил, что в последние месяцы Империи его бывший шеф, маршал де Бернонвиль, ввёл юношу в члены Великой Символической ложи, где состоял и сам маршал, и Макдональд, и Жозефина Богарнэ. И Фуше тоже. Таким образом мы можем опознать нашего Г. в числе прочих персонажей на картине, висящей в Версале, где изображена встреча Луи-Филиппа Орлеанского с Александром Лабордом и многими другими мятежниками 1830 года перед зданием Парижской ратуши. Депутат центра от департамента Нижней Сены во время Июльской монархии, маркиз де Г. командует одним из взводов Национальной гвардии, помогавших генералу Кавеньяку подавлять восстание в июне 1848 года.

Вторая Империя делает его сенатором. Восьмидесятилетним старцем он принимает в своём замке пруссаков, идущих на Руан, и со свойственным ему прирождённым достоинством напоминает захватчикам о дружеских связях, которые поддерживала его семья с предшественниками этих самых захватчиков ещё в 1814 году, и справляется у них о здоровье своей кузины, герцогини М., придворной дамы императрицы Августы, хотя с начала военных действий он прервал с герцогиней М. все отношения.

Он скончался в те годы, когда президентом был Жюль Греви, и перед смертью соборовался. Было ему девяносто четыре года.

Как мы видим, жизнь Артура Г. была одной из тех долгих жизней, какие текут мирно, без особых приключений и могут быть рассказаны в двух словах — все происходящее с такими людьми является скорее достоянием истории их времени, нежели личной биографии. Артур опоздал родиться в эпоху благородных авантюристов, он был как бы звеном между старой и новой аристократией, той самой, что хоть и не отвечала принципам Эмманюэля Ришелье, но, видимо, уразумела практическую истину, исповедуемую основателем Одессы: вовсе не обязательно уступать своему ближнему современные источники богатства.

Таким образом, социальные преобразования происходят не совсем так, как представляется это непосредственному воображению умов пророческих, склонных все видеть под углом зрения утопии, без тех поправок, что так решительно вносит действительность.

Семейство де Г. действительно сильно разрослось благодаря брачным союзам, раскинуло сети родственных связей достаточно широко, так что в наши дни имеет своих представителей и в армии Французской Республики, и среди французского делового мира.

Имеются де Г., которые совсем недавно вынуждены были покинуть Марокко, где пустили корни; другие эмигрировали в Соединённые Штаты Америки в результате тех прискорбных событий, что вновь стеной разделили порядочных людей. Однако в целом члены семейства де Г. чувствуют себя превосходно, и объясняется это прежде всего тем, что в силу традиции, установившейся ещё в XVIII веке (и наш маркиз тоже не дал ей угаснуть), все де Г. вступают в брак по разумному расчёту, что позволяет им выходить сухими из политических передряг или финансовых крахов. Надо сказать, что господа де Г. прямо-таки созданы для этого, и почти все представители семейства унаследовали от предков те физические качества, каковыми обладал наш гренадер — сангвиник, которого мы встретили в Бовэ мартовским вечером 1815 года, — слегка, пожалуй, коротконогий, зато отменного здоровья. У всех у них прекрасные зубы, жёсткие и курчавые волосы, все они любители лошадей и буйных развлечений; и на писанных маслом портретах, вставленных в медальоны, и на дагерротипах, и на фотографиях последнего времени их можно сразу опознать по неизменным фамильным чертам, так что им нет надобности даже предъявлять свою родословную. Я говорю о них как о породе собак, но так оно и есть, и именно потому из них получаются превосходные зятья для крупных промышленников и международных финансистов. Есть де Г. среди членов «Жокей-клуба» и «Картофельного клуба».

Даже в Академии есть один де Г… хотя никто из его родичей не написал ни строчки. Лишь в самое последнее время то в одной ветви семейства де Г., то в другой даёт себя знать вырождение. Особенно же после того, как в начале XX века один из де Г., маркиз — чья мать, скажем прямо, была наполовину еврейского происхождения. — возымел романтическую идею подняться с помощью брачного союза в чересчур высокие сферы, что уже было неразумно, и похитил с этой целью юную особу, связанную родственными узами с неким царствующим домом, причём дом этот особым богатством не отличался. Этот брак безусловно и стал причиной злополучной судьбы юноши. Ибо ежели в специальных трудах мы встречали десятки де Г. и при каждом имени одинаковую пометку, означающую «пал на поле чести» — один в вооружённых силах Свободной Франции, другой в антибольшевистском Легионе. — то рядом с именем этого юноши, который, кстати сказать, никогда и не служил в армии, стоит скромное: «Умер в лагере Дахау в Германии». Естественно, что семейство де Г. не особенно-то гордится этим своим отпрыском, равно как и Ульбрихтом де Г., который в те же самые годы оказался слишком на виду и вынужден был уехать в Аргентину, где и стал банкиром.

Ну так вот, если бы я назвал нашего гренадера из роты Ларошжаклена подлинным его именем, боюсь, что члены этого разветвлённого семейства, большинство которых неизменно состояли советниками при наших слишком часто меняющихся правительствах, пошли по дипломатической части, связаны с крупнейшими металлургическими или химическими фирмами, боюсь, как бы члены этого разветвлённого семейства не были оскорблены, что их, мол, предок, дед или дядя — ибо жив ещё племянник нашего Артура, некий де Г., с которым я встретился во время последней войны во Фландрии: в возрасте шестидесяти пяти лет он вновь вступил в армию, потом его назначили государственным советником, и он неизвестно почему был обвинён в недостойном патриота поведении; сейчас ему, должно быть, лет семьдесят восемь или семьдесят девять, и мальчуганом он играл на коленях у престарелого маркиза Артура де Г., — так вот, эти люди могут быть оскорблены, повторяю, тем, что один из их предков выставлен в не слишком лестном свете, и непременно запретят читать эту книгу своим уважаемым супругам, сёстрам, дочерям. А бесчисленные жены, сестры, дочери и племянницы могут самым роковым образом повлиять на распространение книги… Но ещё больше я опасаюсь того, что представители семейства де Г. почерпнут в описанном мною эпизоде, о котором можно судить с весьма различных точек зрения, доводы, весьма лестные для их мужской гордости, чему я лично не сочувствую, никак не сочувствую, и, откровенно говоря, мне бы ужасно не хотелось давать пищу их тщеславию — я имею в виду тщеславию физическими качествами — и укреплять тем самым энергию их рода. Если инцидент, происшедший 20 марта 1815 года на улице Сен-Мартен в городе Бовэ, не вписан в семейные анналы, прошу не рассчитывать на то, что он попадёт туда с моей помощью.

Вот почему я и свёл к одной букве фамилию Артура и к общему экскурсу историю нашего гренадера и его семейства, представив все дело в несколько неясном, слишком общем виде; быть может, я даю возможность многим своим современникам признать в моем персонаже своего предка и кичиться им, но, с другой стороны, никто так никогда и не узнает с полной достоверностью, о его ли семье идёт речь, и никто не сможет, следовательно, оправдать своё собственное распутство ссылкой на законы наследственности.

Человек-то ведь не животное.

VIII

ВЕСНА

Никто этой ночью не спал в префектуре. Между одиннадцатью часами и полночью явился Макдональд, вернувший свою дочь к родному очагу, и от него Мармон узнал об измене армии.

Прежде чем герцог Тарентский двинулся в направлении Абвиля, где он рассчитывал нагнать короля, в Бовэ прибыл адъютант генерала Грюндлера, бывшего командующего военным округом Сены, которого Кларк, заменивший Сульта, взял к себе в Военное министерство в качестве начальника канцелярии, и привёз с собой последние новости. Париж с утра стал гнездом измены, и — как ни трудно поверить — повсюду трехцветные знамёна и кокарды; с минуты на минуту ждут прибытия Наполеона. Грюндлер в письме, пересланном через адъютанта Макдональду, жаловался, что ровно ничего не знает о судьбе своего министра. Так как в министерстве его патрон больше не показывался, он специально послал к Кларку на дом, на улицу Ройяль, офицера. И там нет Кларка. Что сие означает? Неужто Кларк, которого назначили на место Сульта, как более надёжную фигуру… перекинулся в другой лагерь? Да нет, просто провалился сквозь землю… исчез — и все тут! Адъютант Грюндлера встретил по дороге волонтёров-правоведов; у бедных юнцов вид был совсем измученный, а офицеры даже не старались скрыть своих опасений: ведь им пришлось продвигаться среди мятежных войск, от которых они еле ускользнули у Сен-Дени. Впрочем, поведение бонапартистов казалось несколько странным: они даже не пытались войти в соприкосновение с войсками, хранившими верность королю и беспрепятственно отходившими к границе. Грюндлер запрашивал распоряжений. Допустим, он даже их получит, но с таким запозданием, что они вряд ли ему пригодятся.

Так или иначе, в четыре часа утра супрефекта разбудили. Это прибыл генерал Гюло, сопровождавший починенную карету маршала Макдональда; он привёз новости из Бомона, доставленные агентами Бонапарта. Господин Масса немедля провёл его к Мармону, который и выслушал лаконичный рассказ Гюло о торжественном въезде в Тюильри. Император водворился в Лувре в девять часов вечера. Почта приносила самые отчаянные вести…

Всю ночь в Бовэ ревел шквальный ветер. В трубах свистело и завывало, дождь барабанил в ставни. Погода под стать трагедии.