Страстотерпцы
Шрифт:
Никон, покряхтывая, ёрзал на кресле, не находя удобного положения телу.
— Я писал государю, что не знал про побои крестьян на озере. В монастыре я велел их бить слегка, за их невежество.
— У тебя отговорок много, — сказал Брехов. — Объяви нам, во что священное великий государь вступается, какие неправды чинит над тобою, каких клеветников, врагов Божиих, слушает? И ещё объяви, чем великий государь в грех вводит чиновных людей, сидящих в патриаршей Крестовой палате? Там ныне сидят рязанский архиепископ Иларион да Пётр Михайлович Салтыков. Разыскивают, что при твоём патриаршестве из соборной церкви взято и что из монастырей — утвари, книг... Не бойся, не келейной казны ищут, церковные вещи, данные церквам прежними великими князьями да царями, а тобою
— Спрашиваете, во что священное царь вступается? Да ведь он всем духовным чином завладел. Прежде чем в попы, в дьяконы кого-либо поставить, архиереи царского указа спрашивают. Государево ли это дело? За своё самоуправство он примет суд от Бога.
— Не с великого государя Бог взыщет, а с тебя, потому что ты престол свой оставил самовольно.
— Я пошёл из Москвы от многих неправд и от изгнания. Все те неправды и изгнания были мне от великого государя. Ныне тоже неправды на меня возводят. Накупают многих людей, чтоб патриарха оговаривали. Ко псу святейшего приравнивают, а обороны от государя всё нет. Вчера Роман Бабарыкин на меня клеветал, сегодня Иван Сытин [32] .
32
Вчера Роман Бабарыкин на меня клеветал, сегодня Иван Сытин — Бабарыкин (Боборыкин) Роман Фёдорович, окольничий, стольник, воевода, с которым в 1661 г. у Никона завязалась тяжба по поводу церковных земель близ Воскресенского монастыря. Сытин Иван — помещик.
Сукин развёл руками.
— Не знаем, кто тебя ко псу приравнивает, ни от кого такого не слыхивали. Кто тебе про то сказывал?
— Всякая тайна откровенна бывает от Бога.
— Разве ты дух прозорливый имеешь?
— Так-таки и есть.
— Как же! — засмеялся Брехов. — Чай, приезжают да лгут ссорщики.
— Да разве это неправда, что келейную мою рухлядь князь Алексей Никитич Трубецкой перебирал да переписывал? Где тут поклёп, если из неё лучшее великий государь себе взял? Не по царскому ли указу Паисий Лигарид сочиняет на меня лжесвидетельства, выписывает и покупает говорунов, чтоб на соборе про мои деяния сказывали злые слова? Пятьсот человек уж накуплено. Иных из Палестины хотят привезти. На то дадено тридцать тысяч серебром. Собору я сам рад. Был бы только праведный, а не накупной.
— Если ты лжесвидетелями называешь власти Московского государства, — сказал Сукин, — то примешь за это месть от Бога.
— Какие власти?! — воскликнул Никон. — Да кто в Москве может книжным учением говорить, правилами святых отцов? Они и грамоте не умеют.
— Один ли ты в Московском государстве грамоте научен? — спросил Брехов. — Есть ли кто другой?
— Есть, да не много.
— Не гордись, святейший. У великого государя изо всяких чинов люди книжным учением и правилами с тобою говорить готовы. Им есть что говорить тебе на беду, — Брехов помолчал и убил: — На соборе будут вселенские патриархи.
Никон не нашёлся, что сказать. Сукин и Брехов растерянность святейшего приняли как победу, поскакали в Москву со спешным докладом: испугался!
18
Перед праздником Введения Алексей Михайлович любил почитать «Беседу святого Григория Паламы» {31} . Царица Мария Ильинична слушала мужа любовно, положа руки на живот, на новое беремя своё.
Читал Алексей Михайлович негромко, наслаждаясь словом, святостью слова:
31
Перед праздником Введения Алексей Михайлович любил почитать «Беседу святого Григория Паламы». — Введение во храм Пресвятой Богородицы — один из двунадесятых праздников, совершается 21 ноября. Григорий Паламй (1296—1359), византийский богослов, митрополит солунский. Особенно известен его спор с Варлаамом Калабрийским о Фаворском свете. Он развил идеи о различии сущности Бога (запредельной и недоступной) и его энергий (самовыявлений), пронизывающих мир и сообщаемых человеку. За свою верность к утверждению православного учения был рукоположен в архиепископа. Был причислен к лику святых, ибо ещё при жизни сподобился откровений и имел дар исцеления.
— «Если древо от плода своего познаётся, и древо доброе плоды добры творит, то Матери Самой Благости и Родительнице Вечной Красоты как не быть несравненно превосходнее, чем всякое благо, находящееся в мире естественном и сверхъестественном?»
Речь лилась, баюкала. Мария Ильинична, ласково вздрёмывая, улыбалась виновато да и совсем заснула, а пробудясь, увидела Алексея Михайловича, стоящего над книгой, перстом указующего в поразившую его строку.
— Ты послушай, голубушка! Ты послушай!
— Слушаю, Алексей Михайлович.
— Здесь тайна бытия человеческого. Здесь она сокрыта, и не во тьме — в неизречённом свету. «Сиф рождён был Евой, как она сама говорила, вместо Авеля, которого по зависти убил Каин, а Сын Девы, Христос, родился для нас вместо Адама...» Чуешь, Мария Ильинична? Христос вместо Адама, «которого из зависти умертвил виновник и покровитель зла». Ты чуешь? «Но Сиф не воскресил Авеля, ибо он служил лишь прообразом воскресения, а Господь наш Иисус Христос воскресил Адама, поскольку Он для земнородных есть Жизнь и Воскресение».
Алексей Михайлович подошёл к иконостасу, целовал образа, плакал, чувствуя, что сердце в нём открылось, как дверь, и жаждет творить доброе.
Приснился ему в ту ночь Никон. Сидели они друг перед дружкою в блаженстве, любовь была между ними, как встарь. «Господи, друг мой собинный, — говорил Алексей Михайлович и не мог наглядеться на лицо Никона. — Как же мы столько прожили вдали друг от друга? Без сладкой беседы, надрывая сердца глупой обидой. Истосковался я по тебе*. Святейший Никон, согласно прикрывая глаза, взял серебряную чарочку, зачерпнул из братины и подал. И Алексей Михайлович пил из чарочки, а Никон осушил до дна всю братину. «Ты же пьян будешь!» — испугался за друга царь, а Никон, умалясь в росте, показывал ему за спину. Алексей Михайлович оглянулся, а за спиною, во тьме, мужик. «Кто ты?» — крикнул царь и узнал: Аввакум!
Аввакум молча тащил огромный крест, поставил, а крест выше потолка, толкнул его, чтобы раздавить их...
— Проснись, проснись! Кричишь! — разбудила Алексея Михайловича Мария Ильинична.
Праздник Введения Богородицы во храм — это праздник детской любви к Господу. Праздник чистоты, высоты, безупречного чувства. На утрене со слезами на глазах пел Алексей Михайлович славу Богородице: «Величаем Тя, Пресвятая Дево, Богоизбранная Отроковице, и чтим еже в храм Господень вхождение Твоё».
В благостное сие мгновение подскакал к государю юродивый Киприан, подал челобитную, щебеча птицей:
— Чвирик-чвирик! От батюшки Аввакума, от протопопа, тобою гонимого. Чвирик-чвирик!
Грамоту царь принял, но уже не молился, не пел. Смутилась, опечалилась душа, уста запечатала.
Челобитие оказалось коротким, без Аввакумова ожесточения, без поучений.
«Помилуй мя, равноапостольный государь-царь, робятишек ради моих умилосердися ко мне! — писал Аввакум. — С великою нуждею доволокся до Колмогор, а в Пустозерский острог до Христова Рождества невозможно стало ехать, потому что путь нужной (мучительный. — В.Б.), на оленях ездят. И смущаюся, грешник, чтоб робятишка на пути не примерли с нужи... Пожалуй меня, богомольца своего, хотя зде, на Колмогорах, изволь мне быть или как твоя государева воля, потому что безответен пред царским твоим величеством. Свет-государь, православный царь! Умилися к странству моему, помилуй изнемогшаго в напастех и всячески уже сокрушена: болезнь бо чад моих на всяк час слёз душу мою исполняет. А в даурской стране у меня два сына от нужи умерли. Царь-государь, смилуйся».