Стратегии счастливых пар

Бадрак Валентин Владимирович

Истинные отношение проверяются не столько жизнью, сколько смертью. А ведь последние семь лет жизни уже практически полностью слепого Сартра окутывало тепло преданности Симоны. И в эти годы спутница оставалась для него «его ясным умом», «товарищем, советчиком и судьей». О ментальной силе Симоны де Бовуар можно судить даже по такому, казалось бы, курьезному факту: Франсуаза Саган, фактически ее последовательница во взглядах и частая собеседница Сартра, старательно избегала встреч с ней…

Порой создается впечатление, что их платоническая связь претендует на то, чтобы возвыситься над всеми остальными формами взаимоотношений мужчины и женщины, ибо с презрительным снисхождением вытесняет секс и не замечает быта. Вдвоем они казались отрядом, боевым подразделением, добровольно брошенным на утверждение каких-то абсурдных и противоречащих морали теорем. Главное, что они дали друг другу, – удовлетворение претензии на самодостаточность, возможность полной самореализации. Блеск одного дополнял блеск другого, вместе они ослепляли миллионы современников, ведь невозможно не реагировать на неожиданную вспышку света, невозможно не замечать взрыва, игнорировать явную аномалию. «Его смерть разлучает нас. Моя не соединит нас снова. Просто

великолепно, что нам было дано столько прожить в полном согласии».

Пять десятков лет совместно-раздельной семейно-неверной жизни, в которой они опирались на духовную силу друг друга, питались сходным миропониманием и сумели сохранить восхищение друг другом. Это были полвека радостного поклонения абсурду ради необузданной свободы и безграничной славы. Лукавили ли они? Играли ли они с миром в угоду созданным в общественном сознании виртуально призрачным образам эдакой величественно эпатажной, непредсказуемой пары, стоящей в стороне от всей Вселенной и упивающейся своими непостижимыми для остальных отношениями? Скорее всего, так оно и есть. Но правда заключается и в том, что их мировосприятие было искривленным с самого начала, словно они сами себя видели отраженными в кривом зеркале – даже не в зеркале, а в металлическом шаре, на котором изображения растекаются сюрреалистическими блинами. Они не были способны на обычное человеческое счастье в понимании среднего человека, но приспособили мир к себе, объединившись, нашли ему замену, близкий по форме эрзац вместо реального плода. Достойная ли это замена, не возьмется судить никто, но они и не претендовали на эталон счастья, они лишь раздвинули пределы восприятия его возможности.

Андрей Сахаров и Елена Боннэр

Ты – это я!

Жизнь продолжается. Мы вместе.

Андрей Сахаров – Елене Боннэр

Как в старой сказке, сошлись две половинки души, полное слияние, единение, отдача – во всем, от самого интимного до общемирового. Всегда хотелось самой себе сказать – так не бывает!..

Елена Боннэр

Андрей Сахаров и Елена Боннэр резко контрастировали с окружающим их миром. Едва ли не каждый шаг выдающегося физика-ядерщика, которого называли «патриархом водородной бомбы», и его жены-бунтовщицы неизменно вызывал бурный резонанс мирового уровня, сравнимый разве что с его знаменитым открытием. Сахаров и Боннэр подкупали чрезвычайной общественно-политической активностью, порой шокирующими способами борьбы, которые сделали их известными повсеместно на планете и доказали, что любой подвал безнадежности имеет окошко надежды. Беспримерная активность во имя служения идее свободы стала их общим полем самореализации и потому объединила навечно.

Обывателям они казались не от мира сего, представителями какого-то другого племени, свободно выросшего на необитаемом острове, а потом вдруг вырванного оттуда с корнями и помещенного в огромный стеклянный резервуар советского режима с его паучьими законами. Эти законы они смело отвергали, но, отвергая, стали походить на зверя, которого травят. В таком состоянии поддержка внутри сообщества единомышленников, и особенно внутри семьи, была им так же необходима, как кислородная подушка задыхающемуся больному. Семья становилась практически единственной спасительной средой, которая продлевала жизнь, вселяла надежду на то, что усилия спасения мира предприняты не зря, что борьба не тщетна, а человек способен на многое, если сумеет сосредоточиться.

Соединив свои судьбы, связав жизни в единый пучок, Сахаров и Боннэр создали связку, подобную альпинистской двойке, где при преодолении сложных горных склонов один неизменно страхует другого и берет на себя ответственность за спасение друга, иногда даже ценой собственной жизни. Именно так порой ставился вопрос в их жизни, в которой были и отвесные стены, и падения в пропасть, и гигантские, бездонные трещины. Они были нужны друг другу как две преданные друг другу души, что гораздо больше, чем объединившиеся для совместной жизни мужчина и женщина. Но такая форма единения в идеологическом союзе тем более интересна, поскольку двое увлечены одной мистической целью, смотрят на одну и ту же звезду, применяют для решения задач одинаковые формулы.

Идеологический брак

Для формирования мятежной души крупного калибра равно необходимы и бестрепетный дух, и обширные знания. Великие оппозиционеры взращиваются долго, вызревают и цветут подобно дубам, одевающимся листвой много позже остальных деревьев. Могучая сила влияния – одна из самых выдающихся потенций человеческого интеллекта – рождается во времени, проходя длительный путь от вопроса без ответа до полного синтеза окружающего мира. Андрей Сахаров, несомненно, приобрел такую силу, осторожно впитывая в себя всю сформированную до него мощь коллективного сознания, суммарных знаний о сущем, смешанных с неоспоримым действием инстинкта самосохранения человека. Чтобы отважиться выступить против режима, нужно было многое понять, многим проникнуться, многим пожертвовать. Елена Боннэр взяла себе в этом сценарии непростую роль сподвижника, телохранителя, а также еще и роль регулировщика и поводыря в одном лице, беспристрастно указывающего верный, с ее точки зрения, путь. Присутствие рядом такого волевого и дерзкого человека мягкому и вместе с тем принципиальному Сахарову было крайне необходимо: вклад Боннэр в его борьбу с властью был сродни работе хорошего бруска, вовремя оттачивающего лезвие. И она играла самодостаточно, самоотверженно и где-то самовлюбленно, как актриса театра, но всегда с осознанием необходимости Сахарову. И ей он был нужен: и как человек, умеющий говорить добрые утешающие слова, и как громкая личность, щит от многих стрел власти. Каждый поодиночке выполнил бы свою миссию, но никогда это не вышло бы так полно, так масштабно, нешаблонно и содержательно, как в их совместной смертельной игре.

Между тем такой форме объединения этих двух людей предшествовали твердые установки, сформированные в ранние годы становления личности, подкрепленные самовоспитанием и самосовершенствованием. Все то необычное, что происходило внутри этого союза, как и нестандартное мышление, да и сама стратегия совместной борьбы, были продуктом предшествующей деятельности каждого, следствием долгих раздумий до встречи и давно выработанных решений. Они встретились в зрелый период, но именно проведенные вместе годы стали для них символом нового витка борьбы человека за человеческое, за право быть и называться человеком. Несомненно, это не означает, что каждый из них до встречи был каким-то другим в своих взглядах и принципах. Каждый прошел свой путь, там также были красота и любовь, высокие чувства и пресность обыденности. Вместе получилось мощное инициирующее вещество, реагирующее на малейшие колебания, как гексоген. Они вступили в период зрелой мудрости, и на общем для двоих отрезке зрелой самореализации в непримиримой борьбе с режимом их деятельность привлекала особое внимание ряда государств и международных организаций на фоне искреннего стремления снять с СССР «железный занавес». Нельзя не согласиться с поздней Еленой Боннэр, утверждавшей, что Горбачев заигрался с Западом и поэтому был вынужден пойти на шаги, нетрадиционные для советских лидеров и придавшие ему колорит сторонника демократии. Но вместе с тем Горбачев, вольно или невольно, сдвинул занавес, заслоняющий силуэты таких нестандартных граждан агонизирующих Советов, как Сахаров и Боннэр, фактически сделал эту пару известной широким массам…

Рожденный в семье физика, представителя когорты научной интеллигенции, внешне мягкой и занятой только наукой, а на самом деле с четкими собственными убеждениями и мощным внутренним стержнем, Андрей унаследовал твердые принципы, изменять которым было противоестественно, мучительно и преступно по отношению к самому себе. Годы великого террора совпали у него с годами взросления и осмысления происходящего, и для создания внутренней опоры среди всеобщей непредсказуемости и безнадежности логичнее всего было опираться на науку как на нечто конкретное и понятное окружающим. Психически инфицированный социум и личностные особенности отца стимулировали его скрытность и тихое поглощение знаний ради создания пластичной формы приспосабливания к «зараженной» местности обитания. Сама же утилитарная логика интеллигенции приветствовала жизнь в себе, как бы на окраине социума, и мальчиком Андрей Сахаров безропотно следовал этим позывам, используя время больше для наслаждения классиками, чем для подвижных игр со сверстниками. Такое положение вещей привело к консервации личности, предопределило, по признанию Сахарова, «неумение общаться с людьми, неконтактность», которые он сам определял как «беду большей части жизни».

Родители заложили в нем незыблемые принципы праведной жизни, честных отношений с близкими и, главное, осознанной ответственности за происходящее вокруг. Отношения отца и матери казались образцовыми, и Андрею, бесспорно, передались импульсы любви и трогательной нежности родителей. Устремления к гармонии и красоте странно уживались в нем с дикой замкнутостью и постоянным брожением ума, которое он без особых усилий поддерживал постоянным интересом к чтению и размышлениям. «С детства я жил в атмосфере порядочности, взаимопомощи и такта, трудолюбия и уважения к высокому овладению избранной профессией», – писал Сахаров в предвыборной, уже «предсмертной», программе. Стоит обратить внимание на порядок упоминания душевных качеств человека, очень точно отражающих внутренний мир ученого. Если врожденная порядочность, патологическое стремление к взаимопомощи вызывали негодование и неприятие существующего миропорядка, подталкивая к неизбежной борьбе, то деликатность и такт ограничивали формы этой борьбы, отодвигая радикальные методы на задний план. Вообще, набор качеств, полученных в семье, программировал Андрея Сахарова на вытеснение или, скорее, на замещение скрытого стремления к противостоянию высокими достижениями в легитимной области, которые должны были обеспечить неприкосновенность и некоторую независимость. Хотя в семье, по всей видимости, об этом никто открыто не говорил, именно так следует рассматривать и творческие попытки отца как автора «широко известных учебных и научно-популярных книг». Потому вполне естественно, что в годы, наполненные ужасом физического уничтожения, наиболее верным путем становления было максимальное вовлечение в профессиональную деятельность, обретение стабильного положения ученого, нужного обществу и защищенного непробиваемым панцирем важных диссертаций, научных работ и практических исследований. Этот путь также открывал и возможности глубокого осмысления происходящего как бы со стороны, с точки зрения отстраненного наблюдателя, а не прямого участника событий. Наконец, продолжительная мыслительная деятельность как нельзя лучше соответствовала типу его характера; он рос ориентированным на индивидуальные достижения, самодостаточный в своем собственном мире, лишенный желаний управлять, руководить и властвовать.

Но между отцом Сахарова, представителем раздавленного Сталиным поколения, и самим Андреем, чье становление как зрелого элемента социума совпало с оттепелью, существовала огромная разница. Если в первом случае речь шла о действиях инстинкта физического самосохранения, обеспечения выживания, то во втором – о возможности логично и аргументированно выразить протест. Если отец представлял собой глину для лепки, то сын – уже завершенное и обожженное изделие. Но и тут набор средств отвечал облику интеллигентного, тонкого продукта цивилизации: объясняющие письма первым лицам, создание комитетов и движений, наконец, упорные голодовки – все соответствовало перенесенному во времени тихому озлоблению Сахарова– старшего. Хотя в первичной форме выражения личностного отношения к окружающему миру существовал психологический знак равенства между Андреем Сахаровым и его родителем, вместе с тем из детства будущий «отец водородной бомбы» вынес еще и неутоленную боль за невысказанность и смертельный страх родителя. Эта боль подстегивала его к разрядке, вынуждая взять на себя все то, что не смог, не сумел взвалить на плечи отец. Подвергая себя уже и физической опасности в зрелом возрасте, Сахаров-младший в глубинах своей души испытывал едва осознанную радость искупления отцовского греха молчания и доказательства собственной психической и социальной полноценности, даже мощи. Ибо, пусть даже и не совсем открыто выступая против строя, он одновременно выступал за торжество усвоенных в детстве принципов и идеалов, за продолжение жизни без губительных для сознания внутренних противоречий, уловок и сделок с совестью, которые становились немыслимыми после полного осознания картины трепещущего на краю пропасти мира.