Стратегия Банкрофта

Ладлэм Роберт

Раздался стук в дверь, и, дождавшись приглашения, в комнату вошла молодая женщина – черные волосы, оливковая кожа, но, как предположил Белнэп, скорее итальянка, чем уроженка Ближнего Востока. Строгая черная с белым одежда не могла скрыть красоту женщины: от нее исходила свежераспустившаяся чувственность человека, лишь недавно в полной мере вступившего во владения тем, чем наделила его мать-природа. Женщина принесла серебряный поднос с чайником и небольшой чашкой. Чай с мятой, сразу же догадался по приятному запаху Белнэп. Торговец смертью приказал принести этот ароматный напиток. Йеменцы не привыкли вести дела без большого чайника чая с мятой, и Халил, готовясь совершить длинную цепочку сделок, показал себя истинным сыном своего народа. Белнэп с трудом сдержал улыбку.

Именно подобные мелочи и помогали ему выслеживать самую неуловимую добычу. Одним из последних был Гарсон Уильямс, ученый из ядерного центра в Лос-Аламосе, продававший

секреты Северной Корее, а затем исчезнувший. ФБР безуспешно пыталось найти его в течение четырех лет. Белнэп, когда его наконец подключили к поискам, выследил Уильямса меньше чем за два месяца. Изучая протокол обыска, произведенного на квартире ученого-предателя, он обратил внимание на слабость Уильямса к «Мармиту», соленому дрожжевому паштету, популярному у англичан пожилого возраста и бывших подданных Британской империи. Уильямс пристрастился к «Мармиту» в бытность свою аспирантом в Оксфордском университете. Из протокола обыска Белнэп узнал, что Уильямс держал в кладовке целых три банки «Мармита». ФБР продемонстрировало свою дотошность, просветив рентгеном все найденные в квартире вещи и определив, что в них нет микротайника. Но Белнэп мыслил иными категориями. Беглый физик должен был скрыться в какой-нибудь из развивающихся стран, где учет и контроль ведется неряшливо; такое предположение было логичным, поскольку Северная Корея не обладала возможностями, для того чтобы обеспечить Уильямса качественными документами, которые выдержали бы проверку на Западе с его новейшими информационными технологиями. Поэтому Белнэп ознакомился с тем, куда Уильямс ездил отдыхать в отпуск, ища закономерности, пытаясь определить его предпочтения. Развешанные им сигнальные колокольчики могли показаться странными: они звонили, отмечая, что в определенном географическом месте некий человек продемонстрировал определенные предпочтения. Так, в маленькую, захудалую гостиницу была отправлена партия специфических продуктов; телефонный звонок якобы от словоохотливого сотрудника торговой компании, проверяющего, довольны ли обслуживанием клиенты, позволил установить, что на самом деле заказ поступил не от постояльца гостиницы, а от местного жителя. Доказательства, если все это можно назвать доказательствами, были до абсурдного шаткими; однако интуиция решительно твердила Белнэпу, что он на верном пути. Разыскав наконец Уильямса в рыбацком городке на побережье залива Аругам-бей, на восточном побережье Шри-Ланки, Белнэп отправился к нему один. Он шел на риск – но нельзя же было направлять отряд спецназа только на основании того, что какой-то американец заказал через соседнюю гостиницу упаковку «Мармита». Для того чтобы начать официальные действия, этого было недостаточно. Однако Белнэпу большего и не требовалось. Когда он в конце концов встретился с Уильямсом и сказал, зачем пришел, физик был едва ли не рад тому, что его нашли. Тропический рай, купленный такой дорогой ценой, оказался на поверку, как это нередко бывает, царством бесконечной скуки, сводящим с ума своим однообразием…

Йеменец снова застучал по клавиатуре. Затем, взяв сотовый телефон – несомненно, со встроенной микросхемой шифрования, – Ансари кому-то позвонил и произнес несколько фраз по-арабски. Его голос, хотя и совершенно размеренный, наполнился повелительными нотками. Последовала долгая пауза, после чего Ансари перешел на немецкий.

Завершив разговор по телефону, Ансари мельком взглянул на служанку, наливавшую чай в чашку, и та улыбнулась, продемонстрировав ровные белые зубы. Однако, как только торговец оружием отвернулся, снова погрузившись в работу, улыбка исчезла с лица девушки, словно камешек, брошенный в пруд. Выполнив свои обязанности, служанка бесшумно удалилась: вышколенная прислуга, умеющая оставаться незаметной.

Долго ли еще ждать?

Ансари поднес крошечную чашку ко рту и отпил маленький глоток, наслаждаясь напитком. Затем снова заговорил в телефон, на этот раз по-французски: «Да-да, все прошло строго по графику». Обыкновенная фраза, лишенная чего-либо конкретного. Оба собеседника знали, о чем идет речь; им не было необходимости уточнять, что имеется в виду. Воротила черного рынка оружия отключил телефон и набрал с клавиатуры еще одно сообщение. Потом снова отпил чай, поставил чашку и – все произошло внезапно, словно сердечный приступ. Ансари охватила дрожь, он повалился вперед лицом на клавиатуру и застыл неподвижно, очевидно, лишившись сознания. Мертвый?

Этого не может быть!

Однако это было так.

Дверь в кабинет снова открылась; вернулась служанка. Как поступит она, увидев это жуткое зрелище? Впадет в панику, поднимет тревогу?

На самом деле девушка была нисколько не удивлена. Двигаясь быстро, но бесшумно, она приблизилась к бесчувственному Ансари, положила палец на горло и, пощупав пульс, судя по всему, ничего не нашла. Затем девушка натянула белые хлопчатобумажные перчатки и усадила торговца оружием так, чтобы казалось, будто он просто отдыхает, откинувшись на спинку кресла. После чего подошла к клавиатуре и поспешно набрала короткое сообщение. И, наконец, забрала чашку и чайник, поставила их на поднос и покинула кабинет. Тем самым скрыв орудие смерти.

Халил Ансари, один из самых могущественных торговцев оружием на земле, только что был убит – прямо на глазах у Белнэпа. Если быть точным, отравлен. И кем… молодой служанкой-итальянкой.

Оглушенный, Белнэп поднялся во весь рост, распрямляя затекшие члены. В голове у него стоял шум радиоприемника, настроенного на частоту между двумя станциями. Такого развития событий он никак не ожидал.

И вдруг прозвучал тихий электронный зуммер. Это был сигнал устройства внутренней связи, которое стояло на столе Ансари.

Проклятие, только этого еще не хватало! В самое ближайшее время поднимется тревога. И как только это произойдет, дороги отсюда больше не будет.

Бейрут, Ливан

Когда-то этот город называли ближневосточным Парижем, точно так же как Сайгон провозглашали индокитайским Парижем, а раздираемый междоусобными распрями Абиджан – Парижем африканским: как оказалось, этот титул был не столько честью, сколько проклятием. Теперь здесь не жили, а выживали.

Бронированный лимузин «Даймлер» плавно продвигался по запруженной вечерним часом «пик» улице Маарад в беспокойном деловом центре города, известном под названием Центрального квартала Бейрута. Фонари отбрасывали на пыльные улицы резкие пятна света, похожие на лужицы наледи. «Даймлер» миновал площадь Звезды – когда-то скопированную со своей знаменитой парижской тезки, а ныне превратившуюся в обычный перекресток, запруженный машинами, – и заскользил по улицам Старого города, где отреставрированные особняки времен Оттоманской империи и французского мандата соседствовали с современными административными зданиями. Дом, перед которым наконец остановился лимузин, оказался совершенно непримечательным: тускло-коричневое семиэтажное здание, похожее на десятки таких же в округе. Профессиональному взгляду широкие наружные рамы вокруг окон лимузина сообщили бы о том, что стекла пуленепробиваемые, однако в этом тоже не было ничего необычного. В конце концов, это ведь Бейрут. Не было ничего необычного и в двух здоровенных телохранителях – одетых в темно-коричневые поплиновые костюмы свободного покроя, который предпочитают те, чей обыкновенный наряд требует помимо галстука кобуры под мышкой, – вышедших из машины, как только она остановилась. Опять же, это ведь Бейрут.

Ну а что насчет пассажира? Наблюдательный человек сразу же подметил бы, что пассажир, высокий, холеный, облаченный в дорогой, но мешковатый серый костюм, не был гражданином Ливана. Его национальная принадлежность не вызывала никаких сомнений: он все равно что размахивал звездно-полосатым флагом.

Водитель подобострастно распахнул дверь, и американец беспокойно огляделся по сторонам. Лет пятидесяти с небольшим, подтянутый, он излучал въевшуюся в плоть заносчивую самоуверенность посредника из самого могущественного государства на планете – и в то же время тревогу человека, попавшего в незнакомый город. Жесткий чемоданчик у него в руках подсказал бы дополнительную зацепку – или же просто породил бы дополнительные вопросы. Один из телохранителей, тот, что пониже ростом, первым зашел в дом. Второй, неустанно озираясь по сторонам, остался с высоким американцем. Нередко телохранители и тюремщики бывают так похожи друг на друга.

В вестибюле американца встретил ливанец с улыбкой на постоянно дергающемся лице и зализанными назад черными волосами, казалось, уложенными с помощью сырой нефти.

– Мистер Маккиббин? – спросил он, протягивая руку. – Росс Маккиббин?

Американец кивнул.

– Я Мухаммад, – таинственным шепотом представился ливанец.

– По-моему, – пробурчал американец, – в этой стране все Мухаммады.

Смущенно улыбнувшись, встречающий провел гостя через эскорт вооруженных охранников. Это были рослые, косматые мужчины с автоматическими пистолетами в отполированных до блеска кобурах на поясе, с настороженными глазами и обветренными лицами, люди, знающие, как легко уничтожить цивилизованный мир, потому что это происходило у них на глазах, и поэтому решившие примкнуть к чему-то более незыблемому: торговле.

Американца провели на второй этаж в вытянутое помещение с отштукатуренными стенами. Оно было обставлено на манер гостиной, с обитыми гобеленом уютными креслами и низкими столиками, уставленными чайниками и кофейниками, но показная неформальность не скрывала тот факт, что это место предназначалось для работы, а не для отдыха. Охранники остались за дверью, в некоем подобии приемной; внутри американца ждали с десяток местных бизнесменов.

Человека, которого звали Росс Маккиббин, встретили озабоченными улыбками и торопливыми рукопожатиями. Собравшихся ждали дела, и всем было известно, что американцы терпеть не могут традиционных арабских любезностей и витиеватых речей.