Страж раны
Шрифт:
Косухин подчинился и тут же похолодел — настолько взгляд индуса был страшен и полон ненависти. Рам Сингх отшатнулся, худая рука дернулась, словно индус пытался закрыть ею выдававшие его глаза.
— Не отводите взгляд! — продолжал Арцеулов. — Теперь — шаг вперед — медленно! Еще шаг!
И тут Рам Сингх не выдержал. Он вскочил. Личина невинно арестованного возчика из честной семьи мгновенно исчезла. Комнату прорезал хриплый крик:
— Кали-ма-а! Кали-ма-а! Кали-ма-а!
Лейтенант бросился к арестованному, секретарь на секунду оцепенел, но, сообразив, схватил ручку, а Ингвар замер, с изумлением глядя на бесновавшегося индуса. Рам Сингх продолжал кричать, его голос четко отпечатывался в сознании Арцеулова, словно кто-то невидимый давал точный синхронный перевод:
— Кали-ма-а! Будь ты проклят, Северный Демон! Возвращайся в свои горы, где светит твой Рубин Смерти! Уходи — здесь ты не хозяин! Здесь хозяин я — Рам Сингх, великий жрец Кали и ее раб! Здесь только я служу ей!
Пораженный Степа, который не понял ни одного слова, пожал плечами и отошел в сторону, подальше от греха. Рам Сингх, упав на пол, забился в корчах, повторяя: «Кали-ма-а!» и проклиная неведомого Северного Демона, пришедшего к нему в образе красного командира. Лейтенант позвал на помощь, и трое усатых полицейских принялись приводить арестованного в чувство.
— Поразительно, — бормотал Ингвар, когда они втроем покидали участок, — почему-то он принял вас, Степан Иванович, за посланца какого-то бога. Я не очень понял — он говорил так быстро…
Арцеулов, который расслышал слова о Рубине Смерти, не стал уточнять. Он и сам мало что понимал в случившемся. Степа — тот вообще был смертельно обижен. Его, посланца партии, сначала принимают за белого офицера — с этим он был готов временно смириться из конспиративных соображений, — а теперь, выходит — за какого-то демона. Это было обидно, а главное — несправедливо.
Вечером Ингвар побывал у лейтенанта Джоунза и узнал новости. Рам Сингх пришел в себя после припадка и во всем признался. Он лишь просил оградить его — верного слугу Кали — от страшного Северного Демона, на лице которого запечатлелся отблеск Рубина Смерти…
— Помните, вы рассказывали о «Голове Слона»? — добавил художник. — Наверное, это излучение оставило след, и Рам Сингх сумел его заметить… Конечно, для нашего лейтенанта все это останется загадкой. Впрочем, он доволен и так — Рам Сингх признался, так что, думаю, мы с вами завтра же сможем уехать в Дели. Боюсь, после этого случая меня окончательно признают экспертом по религиозным вопросам, хотя я, как вы могли заметить, здесь абсолютно ни при чем…
Перед сном, когда нехитрый скарб путешественников был уже собран, Степа долго о чем-то думал, а затем нерешительно обратился к капитану:
— Слышь, Ростислав, ты это… Чего этот Сингх на меня взъелся? У меня че — лицо такое?..
— Да, не повезло вам, Степан, — мрачным тоном подхватил Арцеулов. — Не повезло! Скоро третий глаз прорежется… Будете знать, как в большевиках ходить!
— Да иди ты! Я с ним по-серьезному… — Степа обиделся и даже немного растерялся. Он уже немало наслушался по своему адресу от несознательных граждан РСФСР, которые еще не в полной мере прониклись идеями единственно верного учения. На «разбойника», «душегуба» и «немецкого агента» Косухин научился реагировать правильно, но демоном его покуда никто не величал. И вот на тебе — причем не где-нибудь, а в Индии, в стране, на которую партия возлагает особые надежды в деле построения мировой Коммунии! Хорош же из него, Степы, полпред Коминтерна!
«Мучайся, мучайся, краснопузый», — злорадно подумал Ростислав. Конечно, на физиономии Степы, кроме многочисленных синяков и царапин, не было ничего инфернального. Но капитан был вполне согласен с господином Ингваром. Очевидно, излучение «Головы Слона» не прошло бесследно. Жрец Кали каким-то образом сумел его почувствовать, чем изрядно смутил себя самого, а заодно и красного командира. Осталось узнать, не оказало ли излучение какого-нибудь более существенного воздействия, но об этом судить было сложно…
Наутро Николай Константинович зашел к ним уже с дорожным баулом — он собирался на станцию, чтобы вместе со своими подопечными ехать в Дели. Впрочем, до поезда оставалось еще больше двух часов. Можно было не спеша перекурить и побеседовать. Ингвар, не бывший в России уже несколько лет, был не прочь расспросить Степу и Арцеулова, чтобы узнать новости сразу из двух источников — «красного» и «белого».
Косухин, почувствовав себя в привычной роли, принялся разъяснять заблудившемуся вдали от родины интеллигенту смысл грандиозных преобразований, которые начала Партия в бывшей Тюрьме Народов. Специально для Николая Константиновича он припомнил то, что прочитал в «Правде» как раз перед поездкой в Сибирь — о создании под эгидой оплота революционной культуры Пролеткульта особых школ по обязательному обучению юных пролетариев живописи и скульптуре, а также о создании решением Реввоенсовета в каждой дивизии кружков по изучению сольфеджио. Слово «сольфеджио» Степа выучил еще тогда, чтобы в дальнейшем использовать для агитации.
Ингвар был действительно сражен. Он растерянно переспросил, всех ли юных пролетариев будут учить живописи. Получив категорический ответ: «Всех!», лишь покрутил головой, сраженный, видимо, масштабами социалистических преобразований. Вдогон Степа рассказал о строительстве нового важного центра — петроградского крематория, где будут наглядно демонстрировать новый большевистский подход к культуре захоронения. Теперь окончивших свой трудовой путь пролетариев можно будет утилизировать в двадцать пять раз быстрее, чем прежде. Цифру «двадцать пять» Степа также выучил для последующей агитации, и она произвела явный эффект.
Крематорий стал последней каплей. Ингвар вздохнул и откровенно признался, что отстал от быстро мчащейся вперед жизни. Косухину оставалось лишь успокоить растерявшегося перед величием Революции интеллигента, указав на новые горизонты, открывшиеся в нынешнее время для художников — пролетариев кисти; в том числе — оформление массовых празднеств и «Окна РОСТА».
Ингвар растерянно развел руками, признавая свою отсталость в данном важном вопросе, но Арцеулов, наблюдавший эту сцену со стороны, не мог не заметить усмешки, промелькнувшей на лице художника. Она не была злой — Ингвару определенно нравился молодой комиссар, агитировавший его на создание пропагандистских лубков на тему разгрома Колчака или экономии керосина.
— Да-с, — подытожил Ингвар. — Явно отстал от жизни, господа. Признаюсь, господин Косухин, в последние годы у меня имел место явный, выражаясь современным языком, уклон. Все, знаете, Индия или Тибет, предания здешних…
— …мракобесов, — подсказал Степа.
— И иные недостаточно идейно выраженные занятия…
Он протянул небольшой портретик Степы, который успел набросать между делом. Красный командир Косухин был изображен отчего-то в гусарском кивере и с кинжалом в зубах. Все синяки и царапины на Степиной физиономии были зафиксированы с величайшей точностью.