Страж зари
Шрифт:
Если только не хватать его грубо за плечо и не начинать трясти.
— Эй! — позвал кто-то. — Вставай давай. Шмякнуть его, что ли? Чего пристал, дурак. Не видишь, отдыхает человек. Устал он.
Улыбка танцора пропала. Вместо нее перед глазами была серая ворсистая обивка дивана с висящим на ней рыжим волосом с завитушкой.
Павел вздохнул и перевернулся на спину. Над ним стоял смутно знакомый мужик в форме охранника.
— Чего надо?
— Там это… ну типа зовут тебя.
— Кто зовет? — скучно поинтересовался Павел. Уезжать пора, что ли? Или рабочий день начался, а он разлегся в рабочем помещении, как кот на завалинке? Это сколько же
— Ну там все, — не очень понятно объяснил секьюрити.
В глазах его стоял не то страх, не то, наоборот, брезгливость. Разбираться в этом не хотелось совершенно. А вот шмякнуть — это да, это хотелось. Только сил на это не было. А то как засветил бы в лобешник, чтобы в другой раз неповадно было к людям приставать, когда они отдыхают.
— Так че? Идешь?
— Сейчас.
Горнин Александр Петрович
Павлик молодец, просто молодчинка. Так он этих зверей взял, просто как настоящих. Наверняка у него в роду были охотники. Нет, не негры какие-то, которые у себя в Африке на львов охотятся, но все же, все же. Это всегда чувствуется. Так он их лихо. Но не разглядел, не увидел, что их уже обработали. Да и кто бы там чего разглядел, когда на тебя такое зверье прет? Танком, чес-слово! Это еще посмотреть надо. Вот крутой этот, цепура на шее толще собственного достоинства, а описался, как младенец после кормления. Да и то сказать, устали ребятки, в последнее время пашем не разгибаясь. Что за напасть такая? Бабка моя говорила, что такое перед войной было, сплошь, просто сплошь кошмары. Как будто кто специально порчу наводит. Да и наводят, как без этого. Но тут другое, другое. Совсем. Тут такая беда, что впору самому писаться. Что же такое творится-то, батюшки вы мои!
Когда Мария зверье вывела, я знал, что Пашка за ними пойдет. Будет рваться помогать. Какой из него помощник, коли он на ногах еле держится! Ему бы сейчас в самый аккурат баньку, сто пятьдесят и в койку. Да еще девку молодую погорячее. И — спать. Но нельзя, нельзя пока. Вовремя я дверку подпер, попридержал его. Пусть охолонится, в себя придет. Ему надо было чувства свои подсобрать, в силу войти. Страшно так-то, нечеловечно, но сейчас без этого никак. Нельзя иначе. Дисциплина, это понимать надо. Хотя, если рассудить, то заслужил. Это если по-людски. А если как по работе — он не прав. Очень даже сильно не прав. Потому как до настоящего мастера ему еще хлебать да хлебать. Мастер-то он как? Он на семь вершков под землей должен видеть, а уж не то что зверя заговоренного. Вот Мария — та, да, та заговор за версту чует. «Нюхачка». Как пес охотничий, натасканный. Но — холодная. В себе бабонька. Паша-то простой, а вот она…
— Александр Петрович!
Это обсикавшийся наш встрепенулся. Директор. Опасный тип, что б его.
— Да-да.
— Поговорить бы надо.
— Ну что ж, поговорим. Только вот давайте дела закончим…
— Закончили уже. Прошу вас зайти через десять минут ко мне в кабинет.
— Ну через десять не обещаю. Надо тут еще поработать.
— Я вас жду. Пройти можно?
— А, да, конечно, прошу.
3-зараза! Поймал меня на том, что я все еще дверь подпираю. Чего подпирать, если Паша уже ушел! Я толкал его потихоньку, так, без насилия, ласково. Тяжко ему, перемогнуться надо. Ему б сейчас… А-а, говорил уже. Пока что сам, сам.
Терминатор (а как еще называть хозяина терминала, ну?), мотнув мокрыми штанами, рванул к себе. Там у него в кабинете целый шкаф всяких порток. Я ему, ясное дело, не судья, не мое это дело — хороших клиентов осуждать и обсуждать, да только козлик этот — наверняка знаю — то рокером заполошным скачет, то аристократом таким барственным, то запанибрата — или запанидевку? В общем, до баб охоч люто. Хмурит их как хочет, здесь, под окнами, и мотоцикл держит, и машину запасную. А дома — видел — такой весь из себя благостный, жене своей — тю-тю-тю. Жеребец. Хотя плевать, собственно.
Марина — железная баба, чистый кремень — зверей по клеткам рассовала.
— Ну как там?
— Нормально. Ничего страшного.
Ох, вспомнить, из какого дерьма я ее вытаскивал, страшно становится. Но — стоило того. Кремень, он и есть кремень. Холодный камень, но зато — камень.
— Что скажешь?
Лев ходит по клетке, от одних прутьев к другим. Клыки скалит. Видно, что недоволен.
— Разморозила слегка.
— А чего?
— Ну тут с каким-то вывертом. Даже не пойму. Какая-то хрень.
Она насквозь городская. Словечками, ужимками, привычками. И, главное, в душе стена. Как будто кто ее саму заморозил.
— Ладно, зверье — не наше дело. А следок есть? Глаза у нее прозрачные, как пустая бутылка. Вот смотрит на тебя и как будто через тебя. Ничего в них нет. Но уж когда улыбается, а больше того смеется, они наливаются, как созревающая слива. Теплеют. Только случаев таких — на пальцах одной руки перечесть. Что-то есть у нее, стоит там, за стеной. Либо горе какое, либо еще что. И — не открывается. Завтра… Нет, на выходных. На выходных обязательно. Устроим сабантуйчик, и исподволь, потихоньку. Надо, надо. Давно пора.
— Александр Петрович, я, честно говоря, в большом затруднении.
— Не узнаю тебя, — вздохнул. — Ну говори, что там.
— Ну… — Она замялась.
Что такое? Мария-кремень замялась? Испугалась? Что случилось?
— Объясни уж.
— Я не знаю. — Сказала и спохватилась. Заспешила словами: — Подумать надо. Посмотреть еще раз. Пока я тут с этими возилась, все мысли в сосиску. Я вообще сегодня к парикмахеру собиралась. Договорилась уже. Кстати, зарплату когда дадите? Мы так не договаривались. Я за квартиру уже второй месяц должна.
— Ну завтра.
Стоп-стоп-стоп! Какая зарплата? На той неделе премия была. Хор-рошая, кстати говоря, премия. У меня, конечно, не концерн, все сам да сам, но ребяток своих я не обижаю, нет. И она это знает. Тогда чего ж она вкручивает? И какой ей, к лядам, парикмахер, если на голове волос чуть ли не меньше, чем у меня? Бобрик, ежик, как это называется? Сколько раз ей говорил, чтоб не стриглась! Сила ж, сила уходит. Это еще про Самсона написано! Уж Библию-то надо читать. Или бабам этим городским хоть кол на голове теши?
— Так, не понял. Объясни-ка. Для тупых.
Она вытянула из кармана сигареты и на полном серьезе настроилась закурить. Охранник терминала, торчащий неподалеку, возмущенно качнулся, но я его отсек одним шлепком.
— Здесь курить нельзя. Пошли на улицу. Я с тобой тоже посмолю.
И действительно, курить захотелось зверски. Вот только что не хотелось, а тут накатило.
Охранник на воротах, уже в полный рост вздрюченный произошедшим, а может, и директором, посмотрел на нас так сурово, что хоть руки в гору поднимай, но перечить не стал, только ремень свой офицерский поправил, а потом руку на дубинку положил. Такой вот он сильный, но умный. Это его, кажется, Павел в прошлый раз шмякнул, как он выражается. Запомнил, выползок.