Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Послезавтра я встречаюсь с представителями Ордена Праведности, — сказала она, уже собираясь уходить.
— Пойти с тобой?
— Даже не думай, у них от тебя изжога.
— Одну я тебя не отпущу, а Шуко может и вспылить в их присутствии.
— Поэтому я возьму Натана.
Я присвистнул:
— Сюрприз на сюрпризе. А он здесь какими судьбами?
— Приехал вместе с цыганом. Они встретились где-то в Сароне и месяца три работают вместе. Кстати, ты давно общался с Маэстро?
Я прикинул, когда общался с уроженцем Ньюгорта в последний раз:
— Года четыре назад, на сборе в Арденау. Он последний из тех, кто видел Ганса живым. Я как раз его расспрашивал. Получается, в Ливетте собралось четверо стражей?
— Должно было быть пятеро, но Кристина не приехала.
— Кристина? — удивился я.
— Да. Я отправила ей письмо еще в середине весны, мы договорились встретиться, но она так и не появилась. Не знаю, куда она могла пропасть, обычно Криста отличается пунктуальностью.
— Мириам все еще покровительствует ей?
— Конечно. Она ведь ее учительница, как и твоя, между прочим.
— Тогда спроси у учительницы, где ее ученица. Мириам может быть в курсе.
Гертруда огорченно покачала головой:
— Мириам уехала из Арденау. Я не знаю, где ее теперь искать. Не волнуйся, все мы периодически куда-то исчезаем, а Кристина может за себя постоять.
— Вот только не все появляются после таких исчезновений, — пробормотал я, вспоминая подвалы Латки.
— Я понимаю, почему ты беспокоишься за свою бывшую напарницу, — как только узнаю, где Мириам, напишу ей.
Я с благодарностью кивнул. Мы с Кристиной вместе учились у магистра Мириам, а затем работали в паре несколько лет. Так что у меня есть повод волноваться. Один мой друг уже пропал, я не хотел бы, чтобы исчезла еще и она.
Я спросил у гвардейца, стоявшего на часах у казармы, где поселились стражи, и он указал мне на двухэтажное здание, примостившееся в густой тени, отбрасываемой крепостной стеной Риапано.
В огромном зале, бело-сером, мрачном, где вдоль стен стояли алебарды, подставки с аркебузами, начищенные до блеска кирасы и хищные гизармы, а лестница, уводящая вниз, была украшена табличкой «Пороховой погреб», играла гитара.
Играла лениво, неохотно издавая звуки, которые, звеня, гасли под потолком, так и не складываясь в мелодию. Шуко, все такой же смуглый, мускулистый, заросший чернявой бородой, касался струн, развалившись в плетеном кресле и закинув ноги в ботфортах на гипсовую голову какого-то древнего философа, невесть каким образом оказавшегося в гвардейском арсенале.
— Перестань насиловать несчастный музыкальный инструмент, старина, — сказал я, подходя к нему.
Он резко повернул голову в мою сторону, отчего рубиновая серьга в его ухе сверкнула.
— Пусть заберут меня черти! Людвиг! — воскликнул цыган, вскакивая. — Ты все-таки до нас добрался!
Он с пылом пожал мне руку.
— Наконец-то! Гертруда вся извелась, едва меня не придушила! Теперь-то ей есть кого гонять в хвост и гриву!
И рассмеялся.
— То есть ты рад меня видеть только по этой причине? — с иронией спросил я.
— Внимание колдуньи ни к чему хорошему не приводит. Взять хотя бы Львенка. После интрижки с той болотной красоткой, что застукала его с другой девицей, он до сих пор не может отрастить волосы на макушке. Ходит лысым. Представь себе! Старина Вильгельм с блестящей на солнце башкой!
Вообще-то налысо Львенок побрился после Чертового моста, выполняя свой дурацкий обет, но, судя по всему, заклятие болотной ведьмы никуда не делось. И его волосы так и не думали расти.
— Где ты с ним встретился?
— Не я. Натан пересекался с твоим дружком в Дискульте.
— Маэстро сейчас здесь?
Вместо ответа Шуко пнул большой ворох одеял, комом лежащий возле окна:
— Вставайте, любезный сэр Натаниэль! День давно уже перевалил за середину!
Одеяла зашевелились, и слова, раздавшиеся из-под них, произнесенные с сильным ньюгортским акцентом, невозможно было назвать цензурными при всем желании.
Шуко усмехнулся, взял со стола кувшин с водой и ливанул его на ворох тряпья.
Взревело так, словно там прятался медведь, появилась рука со здоровой, точно лопата, ладонью, попытавшаяся схватить цыгана за лодыжку, но тот ловко отдернул ногу:
— Подъем! У нас гости!
Натан, все еще чертыхаясь, выбрался на божий свет, встав во весь свой немалый рост. Два с лишним ярда, или, если мерить по-ньюгортски, семь футов, — здесь, на юге, он казался настоящим великаном. У него был крепкий, мощный костяк, хотя страж и казался очень худощавым. Простецкое, с несколькими оспинами на красноватом носу лицо, чуть рыжеватые волосы и усы, блеклые, близко посаженные глаза и щербатая улыбка, в которой отсутствовали три верхних зуба. Натан частенько говорил, что лишился их в бою, когда какой-то наемник ударил его пяткой пики в лицо, но я знал, что это неправда. Зубы он потерял во время выпуска, когда проходил последний экзамен и его едва не прикончила излишне расторопная темная душа.
Наклонившись, он пошарил в тряпье и выудил на свет перевязь со шпагой внушительного размера и кинжалом, украшенным сапфиром.
— Я жажду крови! — прорычал он.
— Вино закончилось. Мы вчера убили последние четыре бутылки.
Пыл Натана несколько поутих, он увидел меня:
— Мы спасены, брат Шуко. Теперь Гертруде будет, чем заняться.
— Смотрю, ребята, вам здесь жилось несладко.
— Очень точно подмечено. Особенно когда ты находишься в подчинении у магистра, которая младше тебя лет на семь. Если хочешь, чтобы мы тебе на нее пожаловались, поехали в паб.
— Здесь траттории.
— Без разницы! Едем!
С Натаном я работал лишь однажды, когда судьба забросила меня в Илиату. До того случая я с ним практически не общался, он был старше меня на несколько выпусков и почти все время пропадал в Сароне и Флотолийской республике, которые знал, как свои пять пальцев. Он любил юг и шутил, что устал от унылых вересковых пустошей своей родины и не планирует возвращаться в Ньюгорт в ближайшие пару сотен лет.
Еще в школе его стали называть Маэстро, так как он был лучшим фехтовальщиком среди стражей и превосходил даже известного драчуна Рансэ, проделывая со шпагой такие вещи, что мастера из Прогансу и Литавии лишь рты открывали да разводили руками. Никто из них не мог разглядеть в этом высоченном, нескладном человеке такой неожиданной грации, пластики и умения просчитывать позиции, лишь стоило ему обнажить клинок. В шестнадцать он вышел на бой с четырьмя бретерами одновременно, посмевшими назвать его пожирателем овсянки и рыжим худосочным глистом. Двоих Натаниэль прикончил, одного покалечил до конца жизни, а четвертый сдался на милость победителя, несмотря на то, что в победителе к тому времени уже было две дырки и глубокий порез на бедре.