Страж
Шрифт:
Я лежу, дрожа от холода, и борюсь с ним и вместе с тем стараюсь не обращать внимания на отвратительное ощущение в желудке.
Стремясь согреться, я постоянно меняю позу, ворочаюсь с боку на бок, потуже натягиваю на себя одеяло. Старые пружины кровати издают крик протеста, стоит мне только пошевелиться. А когда я застываю, наступает тишина: дом погружен в глубочайшее безмолвие. Я слышу только хрип собственного дыхания и тяжелые удары сердца.
Итак, я концентрируюсь на дыхании. Оно кажется мне неровным. Я пытаюсь отрегулировать его. Безуспешно. Как будто я утратил контроль над собственными легкими. Я боюсь задохнуться.
Теперь я веду мысленный отсчет, будучи полностью занят своим дыханием, как какой-нибудь врач, изучающий чрезвычайно редкую болезнь. Стетоскоп у меня в ушах усиливает звук. Я стараюсь выпускать воздух из груди как можно полнее, перед тем как набрать его вновь, с тем чтобы мое дыхание обрело какую-то регулярность. Однако дыхание прерывается, потом воздух вырывается из меня со сдавленным и дрожащим ревом, затем все повторяется сначала, причем шум нарастает. Пружины кровати аккомпанируют моему дыханию...
И вдруг я понимаю, что по-прежнему не шевелюсь.
А шум дыхания становится все громче, все грубее, все настойчивее. Но это вовсе не мое дыхание!
Девица! Я жадно вслушиваюсь.
Я слышу ее — открывающую и закрывающую рот, втягивающую, всасывающую в себя воздух, издающую легкие всхлипы, крики, стоны...
И в то же мгновение в комнате начинает сотрясаться вторая кровать.
...Визжит, как свинья.
Кровать трясется, дыбится, вздымается. Стены, пол, потолок — вся комната начинает вибрировать ей в такт.
— Трахни меня, — призывает она, перекрывая грохот. — Трахни меня под хвост, о Господи Иисусе!
Все быстрее и быстрее, вращаясь и ворочаясь, со все большим неистовством, туда и сюда, туда и сюда, помогая самой себе, добивается она своего одинокого оргазма и издает длинный и по-звериному страшный вопль восторга.
Я проснулся... Должно быть, я проснулся. Вокруг меня вновь тихо. Я помню, как вслушивался в ночь, ожидая услышать знакомый звук. Но в комнате стояла тишина, а белый призрачный шум, равномерный грохот на низкой ноте я постепенно идентифицировал с гулом машин в городе. Я глянул на часы. Красные светящиеся цифры давали успокоение. Было пять минут третьего.
Но, лежа во тьме и уже окончательно проснувшись, я понял, что на самом деле ничего не переменилось.
Я все еще не понимал, в какой из двух постелей лежу. В комнате стоял необъяснимый холод, воздух буквально обжигал, и пахло здесь по-прежнему так, что я не смог бы этот запах ни с чем другим спутать, — пахло росой.
Мгновенно лезвие страха полоснуло меня по груди. Я потянулся в поисках выключателя. Но там, где должен был стоять ночной столик, моя рука повстречалась с пустотой.
— Мартин! — Голос, окликнувший меня из тьмы и едва различимый, дрожал от страсти.
И опять шум дыхания. И слабый скрип пружин. Это никакой не сон, она была здесь, со мной, в этой комнате.
— Мартин! — на этот раз прозвучало и громче, и требовательнее.
Железо заскрипело: пружины приноравливались к весу ее тела, затем послышался шорох откидываемого одеяла и мягкий шлепок босых ног, коснувшихся пола.
Я сел в постели, по коже у меня побежали мурашки. Сладкий запах овевал мне лоб и застилал глаза.
Но она не двигалась с места.
Я слышал ее жаркое, взволнованное дыхание и представлял себе, как она лежит, обнаженная и открытая, на краю кровати.
Белые руки, настолько тонкие, что они кажутся крыльями маленькой птицы.
— Иди сюда, — шепчет она.
Я пустился в путь сквозь пустоту и тьму, ориентируясь только на звук ее дыхания. Под ногами у меня был ковер, я чувствовал его ворс, его истоптанность, его надежность. Я протянул руку — и она стукнулась обо что-то холодное и твердое. Спинка кресла. Я покрепче схватился за нее, обуреваемый непроглядностью здешней тьмы. Я закрыл глаза, пытаясь обрести равновесие... стоя на самом краю, заглядывая в бездну чего-то невыносимо чудовищного... Я почувствовал, как сама комната поплыла куда-то, несомая мощным течением, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее. Я споткнулся, рванулся вперед, уперся в стол. Под моим весом он рухнул и поплыл вдаль. Но тут я уже успел сориентироваться. Окно! Я ухватился обеими руками и раздвинул шторы.
С кровати в углу послышался рассерженный рев.
Резкий звук раздираемой материи. Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Какая-то сумятица, какие-то суматошные перемещения у дальней стены.
Было еще слишком темно, чтобы видеть все отчетливо. У меня создалось впечатление, будто нечто белое взметнулось из постели и на бешеной скорости полетело к окну. Инстинктивно я отпрянул и попытался закрыть лицо. Порыв ледяного ветра швырнул меня наземь с силой могучей морской волны. На мгновение мне показалось, что я проваливаюсь еще глубже, как будто земля расступилась подо мной. Одна из рук от подмышки до локтя мучительно заболела. И затем забвение.
Защищая глаза от внезапного нестерпимого блеска, я посмотрел в глубь помещения, затем начал медленно оглядываться. Все казалось в высшей степени нормальным, все располагалось именно там, где надо, и выглядело так, как и должно. Невзрачная мебель, потертые ковры, педерастическая голубизна Неаполитанского залива, шторы... Я уставился на все это, не веря собственным глазам.
Я встал на ноги, поначалу удивившись тому, что лежал не на кровати, а распростершись на полу. Я был цел и невредим, хотя и чувствовал легкое головокружение. Я собрался с силами и сделал несколько неуверенных шагов к двери. Потянулся к выключателю... Шторы были задернуты.
А я ведь помню, что открыл их.
Стол, о который я споткнулся, стоял на обычном месте, из-под одной ножки торчала сложенная вчетверо газета.
Я поглядел на кровати. Постель была смята только на одной из них, на которой я заснул несколько часов назад. Возле нее стоял ночной столик, а на нем — стопка книг, стакан с водой, снотворное, фотография Анны и настольная лампа, и до всего этого с кровати было элементарно дотянуться.
Я прошел по комнате и внимательней осмотрел вторую постель. Ничто не говорило о том, что там кто-то лежал. Покрывало было нетронуто. Под ним, аккуратно сложенные, лежали три серых одеяла, а также подушка без наволочки. Ни следа простынь. Я опробовал пружины. Они не скрипели. Я потрогал стену, у которой стояла кровать, — совершенно сухая. Температура в комнате была нормальная. Запах росы полностью исчез.