Страж
Шрифт:
Все это было сном.
Другого объяснения я не находил. Я вспомнил, что уже просыпался и тогда посмотрел на часы. Было без пяти три. А сейчас на часах было полтретьего. Должно быть, мне приснился сон. Во сне я ходил как лунатик, споткнулся и упал.
Сон наверняка вызван моим угнетенным состоянием, чувством вины перед Анной и тревогой за нее. Это ничуть не удивительно. Разве я не преодолел искушение изменить жене? Вне всякого сомнения, Сомервиль нашел бы любопытным то обстоятельство, что мое подсознание выбрало его ассистентку на роль соблазнительницы.
Я испытал облегчение, весьма довольный самим собой. Это ведь тоже было своего рода тестом. И не таким, как тест Роршаха, а жизненно важным. И я выдержал испытание.
Я вернулся в постель. Какое-то мгновение я раздумывал, не принять ли еще одну таблетку, но решил попытаться заснуть без снотворного. Я уставился на фотографию Анны — это был цветной снимок, который я для собственного утешения заранее извлек из бумажника. Но сейчас он внушал не утешение, а беспокойство. Я потянулся к фотографии и вдруг почувствовал резкую боль в области локтя. Я повернул руку и посмотрел на нее. С внутренней стороны был синяк размером с небольшую сигару, идущий от сгиба к плечу. Кровоподтек, или синяк, или след ожога — должно быть, результат моего падения.
Я согнул руку, испытывая при этом болезненное ощущение. У меня была какая-то мазь, которую дал мне Хейворт для синяка на груди. Не больно-то она помогла, но все равно это было лучше, чем ничего. Тюбик с мазью лежал на небольшой стеклянной полочке над рукомойником. «Туалетиком» назвала этот угол домохозяйка и, отодвигая ширму, слегка покраснела.
С того места, где я сейчас находился, ширма казалась достаточно удаленной и в каком-то смысле неприкосновенной, запретной. Подобно рифу, вздымающемуся из зеленых вод океана. А за рифом — страна с молочными реками и кисельными берегами... Мне пришлось собраться с силами, прежде чем выбраться из постели.
И все же я поднялся на ноги. И рука сразу же заныла.
Посредине комнаты я остановился. В воздухе витал какой-то неприятный запах, тяжелый и сладкий, вроде запаха сирени или лиан. И сразу он перенес меня в другое место — в какой-нибудь древний дворик, в Италии или Испании, окруженный высокой потрескавшейся стеной — развалинами некогда величественной цитадели. Я взглянул на стену, на которой вдруг оказалось множество народу, и понял, что она вот-вот рухнет.
Все это было не более чем фантазией, обрывочным образом из какого-то забытого кинофильма, возможно. Я грубо прервал его, преисполнившись решимости не поддаваться впредь грезам такого рода. Да и любого другого тоже.
Я не могу себе позволить мешать явь с видениями. Запах как будто исходил из того угла, который был спрятан за ширмой. Но сейчас я почувствовал в его букете определенные перемены — словно цветы, всего минуту назад бывшие бутонами, раскрылись, отцвели и увяли. Преодолевая отвращение, я приблизился к ширме. На меня пахнуло гниением.
Сердце у меня в груди бешено заколотилось. Ладони покрылись потом. Да ведь и это наверняка всего лишь игра воображения? Или испарения от ковра? Сквозняк? Запах
Я раздвинул ширму.
Оно лежало, скорчившись, в углу и было отчасти прикрыто смятой простыней. Тонкая окровавленная рука вцепилась в край рукомойника, как будто тело пыталось подняться на ноги, но не удержалось и рухнуло в небытие, оставив ржавого цвета полосу на фарфоре. Я приблизился на шаг, и рука соскользнула, как будто отпрянув от меня, уперлась теперь в стену.
Ключицы, белеющие сквозь темную и пятнистую кожу, были выворочены под неестественным углом. Маленькое жалкое создание, оно с головы до ног было покрыто темно-красными пятнами. Кровоизлияния шли от грудной клетки вниз по животу вплоть до лона, которое и с натяжкой нельзя было назвать девическим. С отвращением я обнаружил, что смотрю на труп ребенка.
Маленькой девочки, лет десяти, в крайнем случае двенадцати.
На мгновение мне почудилось, будто я видел ее живой: с нежной кожей, с рассыпавшимися по спине золотыми волосами, с лицом, похожим на обращенный к солнцу цветок.
А сейчас ее лицо, словно разом лишившееся всей плоти, превратилось в сплошную кость. Кожа, туго обтянувшая череп, была изъедена червями, копошащимися и трясущимися на лице, как рис в сите. Да и не лицо это было, а исколотая сплошь маска. Из глубины глазниц два карих в красных прожилках глаза уставились на меня, полные безнадежной мольбы.
Все тело ее сотрясала дикая дрожь. Ядовитые испарения наполнили воздух тошнотворным чадом. Ее дыхание участилось. Она начала судорожно дергаться, суча руками и ногами в мучительной агонии, как будто пыталась всосать в себя весь воздух, еще остававшийся в комнате. Затем, в новой череде становящихся все неистовее судорог, которые, казалось, довели ее до предела, она издала нечленораздельный крик, перешедший затем в протяжный, хотя и сдавленный шепот боли.
Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет.
Эти ли звуки слышал я в темноте и по ошибке принял за похотливые стоны?
И посреди этого таинственного спектакля, разыгравшегося у меня на глазах, я распознал нечто уже знакомое мне по тесту Роршаха. Это была та же самая девочка — те же самые бессильные попытки уйти от опасности. Даже сейчас она старалась отвести беспомощными руками близящуюся беду.
Страх блеснул в ее взоре, когда он встретился с моим. Почти непроизвольно я отвернулся и посмотрел в глубь комнаты.
И тут же я почувствовал чудовищную хватку у себя на горле, как будто его захлестнуло стальной петлей. Но ничего не было...
И когда я обернулся, девочка исчезла.
9
ВТОРОЙ СЕАНС
4 октября
Интервал после первого сеанса — 24 часа
а) ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ОЖИДАНИЯ
Менее враждебная атмосфера. Большее стремление к сотрудничеству. Отчаянные попытки пациента удержать контроль над темой беседы. Слабеющее сопротивление идее, что ему можно помочь. Нарастающая «переносимость» по отношению к врачу.
б) ВНЕШНОСТЬ И МАНЕРА ПОВЕДЕНИЯ ПАЦИЕНТА