Страждущий веры
Шрифт:
— Лайсве...
Стало не по себе. Неприятно.
— Не хуже?! — от отчаянья голос звякнул по окнам.
— Алинка большой мастерицей была. Такие узоры выходили из-под её пальцев, что нельзя было глаз оторвать, словно вся жизнь в них заключена, — разоткровенничалась старуха и тяжело вздохнула, разглядывая мою работу. — Твой узор красивый, конечно. Видно, что старалась. Но он холодный, нет в нём души, понимаешь? Огня нет.
Забытый нами Вейас взволновано зашевелился на диване. Видно, почувствовал, что я вот-вот расплачусь.
— Ну и ладно, — захотелось выбросить дрянную вышивку в камин. Нет, здесь нельзя. Лучше у себя. И не показывать слёз. Веломри не плачут. Никогда.
Забрав
Ночная прохлада бодрила. Я распахнула окно спальни и проскользнула в узкий проём, прошлась по парапету до приметной башни, ухватилась за выступ, подтянулась и нырнула в щель бойницы. Даже кстати, что я такая тощая и маленькая — всегда найду место, где спрятаться. Здесь наверху хорошо: лежать на плоской смотровой площадке, разглядывать звёздные рисунки и думать.
Я ещё долго перебирала пальцами вышивку. Ветер давно стёр слёзы с лица, но боль не уходила. Я так старалась выполнить узор идеально, но всё равно никому не понравилось. Нет души. Можно купить дорогую ткань и нитки, можно аккуратно обрисовать силуэт мылом и наловчиться делать ровные стежки. Но где взять душу, если её нет?
Вышивка безвольно упала на пол. Я достала из-за пазухи медальон с портретиком и принялась рассматривать изображённую на нём женщину. Моя мама была южанкой. Очень красивой: темноволосая, темнобровая, кареглазая. И большой искусницей, прекрасно шила, вышивала, рисовала, пела и танцевала. Все её обожали, особенно папа с нянюшкой. Всё, что я знаю о ней, с их слов. Она умерла сразу после нашего с Вейасом рождения. Папа до сих пор скучает, хотя и не говорит.
Мы с Вейасом совсем на неё непохожи: оба светловолосые настолько, что кажемся седыми. Глаза невыразительные и холодные — блёкло-голубые, как у папы. И если Вейас выделяется мелкими точёными чертами и холеной красотой, то я невзрачная бледная мышь, которой даже ни одно платье толком не идёт, насколько бы дорогим оно ни было. Со своей внешностью нужно смириться — тут уж ничего не попишешь. Нянюшка говорит, что добрый муж будет любить меня и жалеть, какой бы дурнушкой я ни была. Надеюсь, она права.
Говорят, он приедет из жаркого степного края и увезёт меня к себе. Там нет ни лесов, ни каменистых пригорков, даже снега зимой не бывает. Что за зима без снега? Днём с этой заброшенной башни виден и густой бор на юге, и прозрачные озёра на западе, и гряды древних курганов на востоке, и вьющаяся меж холмов дорога на севере. Как я буду жить без всего этого? Без шалостей Вейаса, без назиданий папы, без нянюшкиных сказок. Хозяйство, дети... Какие дети, ведь я сама ещё ребёнок. Ребёнок, который не хочет вырастать. А ведь церемония взросления всего через пару недель.
Так хотелось научиться к этому времени делать хоть что-то идеально, как мама. Рукодельничать, раз уж с песнями и танцами не вышло. Но видимо, этого я тоже не унаследовала. Нет души... Может, её нет, потому что нет мамы? Она бы научила и про красоту, и про мужа, и про рукоделие. Почему боги забрали её так рано? Нянюшка права, не нам их судить.
Я подняла вышивку с пыльного пола и вгляделась внимательней. Не так уж и плохо. Хорошо, что не бросила в огонь. Жених через пару дней на помолвку приедет. Без подарка-то стыдно встречать, а ничего лучше я за это время не придумаю. Как говорит нянюшка, главное — не подарок, а внимание. Я уж постараюсь быть внимательной и любезной. Тогда, быть может, никто не заметит моей невзрачности и неумелости.
Приведя мысли в порядок и немного успокоившись,
2.
Ильзар построил ещё в незапамятные времена наш далёкий предок Лиздейк Дальновидный. Он был одним из первых Стражей и всю жизнь воевал против демонов, снискав большую славу. Во время одного из походов он заночевал под большим холмом, на вершине которого рос могучий дуб. Неожиданно началась гроза, и в дерево ударила молния, расколов его пополам. Лиздейк счёл это знамением свыше и поставил на холме дозорную башню, которую его потомки постепенно перестроили в грандиозный белый замок. Так говорилось в предании, а как было на самом деле, никто не знал. С каждым поколением наш род становился влиятельней и богаче, продолжая следовать заветам Лиздейка и бороться с демонами вместе с другими рыцарями ордена. Ныне главой рода являлся мой отец, милорд Артас Веломри. Мне, его дочери, приходилось очень стараться, чтобы не уронить его честь, особенно теперь, во время моей помолвки, после которой я должна буду навсегда покинуть отцовский дом и стать частью рода моего жениха. Хотя не хотелось никуда уезжать вовсе.
Замок гудел, готовился к приёму гостей. Рачительный кастелян, строгий иссушенный временем и хлопотами, Матейас не давал слугам и выписанным из города мастеровым ни минуты покоя. Из буфетов доставался лучший фарфор, чистилось столовое серебро и натирались мелом тарелки. В распахнутые окна врывался ветер, прогоняя затхлость и наполняя свежестью. Выгребалась пыль и грязь со всех углов. До блеска натирались полы. Подновлялась штукатурка, мозаика и лепнина на фронтонах. Садовники убирали парк перед замком и высаживали в вазоны вдоль парадного входа цветы из оранжереи. Они символизировали любовь, чистоту и супружескую верность: дерзкие алые гвоздики, скромные жёлтые хризантемы, девственные белые лилии и пышные кремовые розы. Лучшие повара со всего Белоземья готовили изысканные яства. Всё, чтобы пустить пыль в глаза семье жениха, которая вот-вот должна была прибыть со свитой. И ещё высоким лордам из совета ордена, которые собирались приехать позже на церемонию взросления. Им навстречу уже отправили почётный кортеж со стражниками и слугами.
Я тоже не смыкала глаз уже несколько ночей. Наверное, стоило хоть ненадолго прилечь, чтобы не выглядеть осунувшейся и бледной. Того и гляди, начну громыхать цепями по перилам, как наше родовое привидение, про которое любит рассказывать нянюшка. И все же хотелось закончить подарок для папы до отъезда. Чёрная ткань нашлась в одном из старых сундуков на чердаке. Должно быть, осталась с траура по маме. Я вырезала не тронутые молью лоскуты и принялась за работу, но ничего не выходило. Картина получалась совсем не такая, какую я видела во сне, будто руки не хотели слушать и шили неправильно, некрасиво. Выбросить пришлось с дюжину лоскутов прежде, чем стало выходить что-то похожее. Но я ещё была в самом начале пути, когда, громыхая по брусчатой дороге, к замку подъехали с десяток украшенных белыми лентами и полевыми первоцветами экипажей — пожаловал жених с семьёй. Как раз вовремя, и все же слишком рано. По крайней мере, для меня.