Стражи цитадели
Шрифт:
Он подошел довольно близко, я чувствовал терпкий запах его пота.
— А теперь повали меня на землю.
Я непонимающе взглянул на него снизу вверх, и он плюнул мне в лицо.
— Ты что, глухой? Подчиняйся, иначе один из твоих приятелей лишится головы. Повали меня.
С нехорошим предчувствием я потянулся дернуть его под колени, дав слишком много воли своей злости. Но не успел я дотронуться до него, как он коснулся пальцем моего ошейника. Жгучие судороги пробежали по моим мышцам, по груди, рукам, ногам… повсюду. Ошейник сжал мое горло так, что я не мог вздохнуть. Когда зид убрал руку, я скорчился, задыхаясь
Зид вернулся на прежнее место.
— Синнегар будет за вами присматривать. Он объяснит вам, как вы будете есть, спать, мыться и тренироваться. Заговорите без разрешения — и вам отрежут языки. Вы больше не распоряжаетесь своей жизнью, не делаете ничего, кроме того, что от вас требуем мы, и так будет до вашей смерти.
Весь оставшийся день Синнегар, низенький, плотный зид с рыжеватыми волосами и отвратительным шрамом на левой щеке, гонял нас с разными упражнениями. Мы бегали, прыгали, показывали, как владеем шестом и луком, он заставлял нас сражаться друг с другом разнообразными клинками, биться врукопашную; условие было только одно: не причинять друг другу вреда. Мы занимались в залитом солнцем огороженном загоне, но нам разрешено было окунаться в бочонок с водой так часто, как потребуется, и до отвала объедаться серым хлебом.
Один из моих товарищей был костлявым юнцом лет двадцати. Он был неплохим бойцом — точным и быстрым в движениях, знающим немало атак и защит, но не имел ни малейшего понятия о тактике и совсем никакой выносливости. После второго нашего боя он задыхался и еле передвигал ноги. Восемь дней в пустыне и ужас ошейников, разумеется, подкосили всех нас. Я и сам рано почувствовал тяжесть в руках. И ноги были в отвратительном состоянии — изодранные, они кровоточили все время, пока мы тренировались.
Второй мой товарищ был приблизительно моих лет, невысокий, крепкий парень с кустистыми бровями. У него не было никаких умений, только грубая сила и такой страх, что он едва не обезумел во время нашей схватки.
— Успокойся же! — прорычал я ему в ухо, пока мы катались по земле. — Живи.
Мне хватило нескольких мгновений, чтобы скрутить его. Он зажмурил глаза, слезы градом катились по его щекам. Когда я встал и протянул ему руку, чтобы помочь подняться, он отчаянно вцепился в нее.
К закату мы так устали, что не могли и пошевельнуться. Синнегар ничего не сказал по поводу наших успехов. Он разогнал нас по отдельным камерам, устроенным наподобие стойл в конюшне, и выдал каждому по корзинке серого хлеба и бурдюку с водой.
— Стучите по прутьям, если еще понадобится. Может, кто придет, а может, и нет.
Он показал нам, как просить позволения говорить. Нужно было прижать тыльную сторону ладони к губам и резко отдернуть.
Даже после того, как Синнегар оставил нас одних, мы молчали. Хотя никакой охраны поблизости видно не было, я не хотел рисковать своим языком, произнося, что бы то ни было.
Опустившись на солому, я вытащил краюху хлеба из корзинки. Еда — это последнее, чего мне хотелось сейчас, но я заставил себя. Дальше легче не станет, подозревал я, а желания умирать у меня не было. Опершись на прутья клетки и уставившись на второй неаппетитный кусок, я краем глаза отметил движение в соседней камере. Старший из моих товарищей поднял свой кусок хлеба, приветствуя меня. Я ответил ему тем же жестом, и так мы вместе,
С каждым глотком ошейник напоминал о себе. Неужели кто-то может к этому привыкнуть? Полоса металла была достаточно широкой, чтобы ограничить подвижность шеи, и это нужно было учитывать во время поединка. Зидам это известно. Кроме того, он сидел очень плотно, насколько это было возможно без удушения, достаточно, чтобы постоянно держать человека на грани паники, чтобы постоянно напоминать о себе. В порядке опыта я дотронулся до этой штуковины. О боги… Вывернув наружу все съеденное и на целый час, с головой окунувшись в пучину отчаяния, я, опустошенный и дрожащий, впал в забытье. Но позже, проснувшись среди ночи, я снова заставил себя поесть. Я должен был выжить. Это не подлежало сомнению. Я только представить себе не мог, почему это было необходимо.
Прошла неделя, мы тренировались каждый день под пристальным надзором Синнегара или одного из его подручных. Занятия были долгими, изматывающими на невыносимой жаре, но мы все же справлялись. С каждым днем я становился немного крепче, главной моей заботой оставались ступни. Распухшие и гноящиеся, они стали такими чувствительными, что даже спокойно стоять казалось мне пыткой.
В конце недели надсмотрщик пришел понаблюдать за тренировками.
— Вы уже решили насчет распределения? — спросил он Синнегара.
— Этот останется здесь. — Рыжеволосый зид показал на старшего из моих товарищей. — Может участвовать в тренировочном сражении, назначенном на следующую неделю. Он — посредственность, в лучшем случае. Больше одного-двух поединков ему не выдержать. У младшего стало получше с выносливостью, но он никогда не станет чем-то особенным. Как бы то ни было, он может послужить для тренировок низшего уровня. У Ньимеро в отряде на прошлой неделе погиб один раб, этот сможет заменить его. Ну а тот, — его бледные глаза остановились на мне, — уже поинтереснее. Если б у него было не так плохо с ногами, он, возможно, мог бы начать работать в тренировочном подразделении для командования. Фехтование в особенности. Он может неплохо справиться.
— Я слышал, что у тебя острый глаз, смотритель Синнегар. Поскольку я не так давно на этом посту, я положусь на твое мнение. Все будет так, как ты советуешь.
Синнегар поклонился надсмотрщику, а затем вернул нас в барак. Младшего забрали тем же вечером. Он кивнул каждому из нас, пока его связывали и выводили из барака. Вслед за тем один из подручных Синнегара пришел за мной, связал по рукам и ногам и прикрепил к ошейнику цепь. Второй мой товарищ в последний раз приветствовал меня, подняв кусок хлеба, и остался в бараке в одиночестве, в то время как меня увели прочь.
Надзиратель провел меня через огромный лагерь к другой «конюшне» с черными прутьями — длинной клетке, примыкавшей к кирпичному зданию.
— Еще одного забирают, — сказал он воину, стоявшему у открытого проема в кирпичной стене и прихлебывавшему из металлической кружки. — Первое распределение. Только семь дней как прибыл.
Охранник, парень с приплюснутым носом и глубокими морщинами, перечеркивавшими лоб, выплеснул из кружки остатки напитка, забрызгав грязными каплями мои ноги. Прицепив кружку к поясу, он взял из рук надзирателя мой поводок и окинул меня презрительным взглядом с ног до головы.