Стражи Красного Ренессанса
Шрифт:
— Вот я не знаю, — говорил он, — существуют ли перерождения, как в это верят индуисты, но генетическая карма, определенно есть. Например, тот же Гера Кудряшко. У него прадед был министром финансов. Наверняка был конченной сволочью и подлецом. И что мы видим? Полное вырождение генотипа. Ну чем не возмездие колеса сансары? Или тот же пленник Латынов, который Юлик Юлианыч. Мне почему-то думается, что он не просто так связался с этнонацистами, тем самым загубив свою никчемную жизнь.
— Ну тогда твои предки были психиатрами в какой-нибудь провинциальной больничке, — сказал Марик, прожевывая капустный лист, — или вернее, наоборот, они пациентами в
— Неужели? — поднял брови Влад.
— Потому что грузить ты сильно любишь и мозги трахать, — пояснил свою версию Верзер.
— Ну… — Черноземов выпустил колечко дыма, — может ты и прав. А вот твои пращуры стопроцентно были фарисействующими раввинами. И именно за фашистскую надменность великая богиня генетики покарала дедов — левитов рождением необрезанного разгильдяя, некошерного пьяницы и латентного жидовина Марка Верзера.
Роберт заранее знал ответ Марика: «У меня, — скажет он, кривя рот в циничной улыбке, — евреев нет в роду, только славянские, германские и еще какие-нибудь арийцы». Ну или что-то в этом роде. Слушать очередное карикатурное препирательство по поводу принадлежности к непопулярным народностям звеньевому не хотелось, а потому он встал и произнес:
— Между второй и третьей тоже перерыв не шибко нужен.
Стражи поднялись, а Роберт все никак не мог сформулировать тост, в голову почему-то ничего путного не приходило. В этот момент на экране ультранета зажглась надпись: «В Москве полночь», затем появился красный флаг с черной, желтой и белой пятиконечными звездами, и заиграл гимн Советской Конфедерации.
— За Советскую Конфедерацию! — громко произнес Гордеев и осушил рюмку.
Никто из стражей даже не подумал сесть. Все молча слушали напыщенную, но все же красивую вдохновляющую мелодию.
Союз автономий и вольных районов
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует сила советских законов!
Да здравствует наш нерушимый Союз!
Простой, даже примитивный текст. Но от гимна большего и не требуется. От любого гимна любой страны. Чем проще — тем понятней. Обращение к толпе не может быть высокоинтеллектуальным с философемами и сложными выводами. А что такое гимн, если не постоянное обращение к чувствам граждан. Это своего рода «политик», но только на тонком уровне, внушающий веру в славное прошлое и обещающий внимающим ему грандиозное будущее. А в политике, как известно, побеждает тот, кто способен выразить несколькими словами тайные желания масс.
Гимн — это предельно емкое выражение духа государства, стоящего над народом; слова меняются, а музыка все та же. Роберта никогда не смущала легкая эйфория, возникающая при прослушивании пафосной мелодии. Не нравилось ему совсем другое — текст и его автор: Андрон Никитович Михаськин — Колчановский. Он являлся не только потомком представителей творческой богемы, но и прямым опровержением теории генетического возмездия, которую под действием абсента придумал Влад. Род Михаськовых — Колчановских восходил к временам опричнины и никогда в течение всей истории России не бедствовал. Они каким-то неведомым образом умудрялись быть в почете у любой власти: у царской, у коммунистов, у компрадоров периода Реставрации и даже сейчас.
Говорят, при дворе Ивана Грозного был такой шут Михасько Смердынович. Однажды на пиру в Новгороде он, раздевшись догола, обмазавшись дегтем, вывалившись в перьях и напялив на срамной уд колчан от стрел, принялся громко кудахтать и бегать по Грановитой палате, шевеля огромными усами, высоко подпрыгивая
Наконец, гимн закончился, и стражи уселись на свои места. Роберт посмотрел на экран. Первая и главная новость прошедшего дня, которую транслировали все инфоканалы Конфедерации, была посвящена столетней годовщине Августовской трагедии. SU News исключением не являлся. Срывающийся голос диктора, преисполненный неподдельной скорби, возвещал о страшных событиях вековой давности, когда распалась великая держава и страна вступила в жуткую, длящуюся почти пятьдесят лет эпоху либерального террора. На экране то и дело мелькали кадры из старых хроник: бронетехника на улицах Москвы, толпы людей, взирающие на демонтаж памятника председателю ВЧК, компрадоры на танке, обращающиеся к людям и так далее, и тому подобное.
— Вы кстати замечали, — сказал Влад, — что о событиях, происходящих внутри Конфедерации, всегда вещают эмоционально. Пофиг, даже если в Задрыщенске котенок с дерева упал и ушиб себе лапку, это будет рассказываться так жалостливо, что половина домохозяек тут же пустит сопли. Зато, если где-нибудь в Африке сдохло полмиллиона негров от дизентерии, или в Европе исламисты вырезали очередную сотню кяфиров, голос у диктора останется совершенно безучастным.
— Я кроме рока и порнухи вообще ничего не смотрю, — сказал Марик, закуривая сигарету, — это единственное, что меня не оставляет безучастным.
— Это единственное, что тебя трогает, — с укором произнес Леша Планкин. Глаза его блестели лихорадочным огнем. Алкоголь плохо действовал на принципиального трезвенника, превращая его в воинствующего фанатика собственного занудства.
— Да, — согласился Марик, выдохнув табачный дым в лицо собеседнику, — и не вижу в этом ничего плохого.
— Ну это не удивительно, — вмешался в разговор Роберт, обращаясь к Владу и представив себя слившимся с заготовкой «профессор», тем самым пытаясь увести стражей от словесной перепалки, — этот принцип давно известен. Если ты неравнодушен, значит ты зависим. Мы не можем даже эмоционально подчиняться внешним силам.
— А че тебе собственно не нравиться, Лепик? — с вызовом спросил Планкина Марик. — Ты вообще в жизни своей кроме Баха что-нибудь слушал? А женские сиськи когда-нибудь видел? Ну, мамкины не в счет.
— Сам ты такой… — с затаенной горечью пробубнил молчавший до сих пор Джохар, тупо уставившись куда-то в стенку, налил себе рюмку абсента и тут же ее опрокинул.
Никто на реплику Махмудова не обратил внимания.
— Как сказал основатель американского государства, — Влад, явно подыгрывая Роберту, закрыл глаза, подняв палец вверх, — «Нация, которая относится к другой нации с привычной ненавистью или привычными добрыми чувствами, в определенной степени является рабом. Такая нация — раб своей враждебности или своих добрых чувств, любого из двух достаточно, чтобы увести ее от своего долга».