Стражи панацеи
Шрифт:
Дюран вернулся к вечеру, на закате. Стром изменился: оделся в походную одежду, будто решив покинуть своё убежище. Лицо его сияло загадкой, хотя и не предвещало чего-то катастрофического.
— Вести не самые обнадёживающие, — донёс ясновидец, бросая взгляды на Дюрана, как жрец на послушника. — Вольфганг Мессинг оставил свои дневники, где, как мы считаем, содержатся пророчества относительно судьбы нашего Отечества. Они засекречены и хранятся в архивах ГБ. Он предостерёг не тревожить останки вождей, до определённого момента, но и не реанимировать их как символы.
— Откуда вам это известно? Вы же не могли
Стром неприязненно взглянул на собеседника.
— Я с ним имею духовную связь, — строгим тоном ответил он.
— Но Хрущёв не побоялся вынести Сталина из мавзолея? — осмелился возразить Дюран.
— И коммунистическая эпоха продолжалась ещё долго.
Дюран вдруг сник, поскольку рассуждения Строма звучали банальностью, пересказанной бесконечное количество раз.
— Ко мне обращались за советом доверенные лица одного российского президента, — продолжил Стром в ответ на настроение гостя. — На счёт выноса тела Ленина из мавзолея. Мой ответ давно был готов: кремировать тела обоих тиранов и развеять пепел подальше от берегов страны. Пусть их дух унесётся вместе с прахом. Можно было это сделать в тайне, чтобы не раздразнить их апологетов, которых предостаточно в стране. Но той власти я не посоветовал этого делать, из-за её нерешительности в этом вопросе. А нынешняя власть даже не задаётся этим вопросом.
— Если Спирин опасный фанатик, его можно нейтрализовать, — заключил Дюран.
— Не уверен, что это изменит ситуацию. Здесь задействованы влиятельные силы, и на Западе и на Востоке. Мир разрушается. Нас ожидает цепочка локальных войн.
— Но это общеизвестные прогнозы, — вяло отметил Дюран.
— Прогнозы иногда сбываются, — спокойно ответил Стром. — Нет ничего реальнее, чем банальность.
Некоторое время он молчал.
— Я увидел картину, — вдруг очнулся он. — Взрыв произойдёт в Пакистане. Я слышал неизвестные голоса на английском, обсуждавшие этот план. Пакистан ответит ударом возмездия по Ирану. Исламисты проведут теракт в Европе, в отместку за провокацию войны в мусульманском мире. Мир радикализируется, в России и Китае укрепятся авторитарные режимы. Гонка вооружений при экономической слабости будет накапливать потенциал разрушения в России. Более хитрый Китай поглотит часть опустошённых территорий.
Стром объяснял размеренно, в приподнятом тоне, будто произносил спич.
— Но Россия ядерная держава? — недоверчиво вставил Дюран, не поддаваясь влиянию всё той же банальности, облачённой в апломб пророчества.
— Китай тоже. На взаимное уничтожение никто не пойдёт. Российская элита расколется, её раскупят Европа и тот же Китай.
Стром замолчал. Казалось, он потерял вдруг дар речи. Но неудовлетворённое любопытство Дюрана было таково, что он мог потревожить покой и самого Папы Римского.
— Предположим. И мы никак не можем повлиять?
Провидец оживился.
— Я вам ещё не всё рассказал. Я видел, как этот Спирин превращается в череп, с горящими глазницами. Он мертвец, несущий смерть, — пробормотал он.
— Он давно убийца.
— Это в прошлом, а я говорю, что он ещё заберёт жизни. Что делать, я не знаю, решайте сами, — устало проговорил Стром.
— Но я могу с вами поддерживать связь?
— Куда же я от вас денусь?
Дюран готов был покинуть келью ясновидца, но Стром вдруг произнёс тихо, хотя его голос будто прогремел в затаившемся пространстве.
— У меня ещё есть, что вам сказать. Это уже касается лично вас.
Дюран не был робкого десятка и давно свыкся с негативными пророчествами относительно своей судьбы, так что опасливые слова магистра не привели его в замешательство.
— Я слушаю, — взгляд его блеснул снисходительным любопытством.
— Послание не из приятных, но не утверждаю, что оно обязательно должно быть роковым.
— Господин магистр, не успокаивайте меня.
— Пророчество — это предостережение от наихудшего, которого можно избежать, — изрёк Стром. — Я увидел, что вы связаны с нефтью. Но не буду пересказывать то, что вы и сами знаете. Мне привиделся тонущий корабль или остров, и ваш светящийся лик на фоне багрового заката. Как это интерпретировать — точно не знаю. Гибель у меня имеет определённые знаки. Вы или войдёте в историю, или бесследно исчезните. Будьте осторожны.
Стром смотрел на собеседника прояснёнными беспристрастными глазами.
— Словом, или пан, или пропал, — с долей лукавого облегчения ответил Дюран. — Благодарю вас, магистр. Хотя, я в историю уже вошёл, как любой из самых богатых людей мира.
Именно упоминание Строма об участии Дюрана в нефтяном бизнесе, о чём тот никак не мог узнать, подтверждало его способности к ясновидению.
Воленталь вызвал Византа на срочную встречу, в один из небольших уютных ресторанов. Он ожидал его со стаканом виски.
— Выпить не хочешь? — спросил он.
— Ты меня для этого вызвал?
— Нет, разумеется.
Воленталь никогда не пил до начала разговора.
— Александр, — произнёс он повелительно, приняв дозу для смелости. — Нужно уничтожить все записи, которые у тебя есть по делу этого учёного. И вычеркнуть всё из своей памяти.
Визант отрицательно покачал головой, выражая сожаление и несуразность такого требования.
— Эти записи теперь в моём ведомстве.
— Избавься, прежде всего, от своих, — Воленталь впился взглядом в собеседника. — И чем быстрее, тем лучше.
— Неужели всё так серьёзно? — Визант даже не отрицал, что имеет опасные файлы.
— Более чем серьёзно. Не мне тебе объяснять, что если контора решила избавиться от улик, или свидетелей, она это сделает, не оставляя следов. Такие преступления не раскрываются.
Воленталь, со своей предупредительностью, более напоминавшей шантаж, нежели дружественную заботу, казался беспомощным и даже смешным. Он скорее пытался избавиться от собственного страха, чем переживал за судьбы мира.
— Мне эти записи не нужны, я готов с ними расстаться, — после паузы заключил Визант.
— Но это ещё не всё. Передай своему руководству, что наша и британская спецслужбы не будут разглашать тайну, что заряды были произведены из российского урана. Малогабаритная оболочка, также могла быть создана с помощью российских учёных. В обмен ваша служба не обнародует тайну гибели Пайка.
Ультимативный тон собеседника раздражал Византа. Похоже, он потерял если не союзника, то друга. Хотя надежда подавала писклявый голос, что может, их отношения претерпевают трансформацию, а не умирают, как это казалось в минуту зарождающегося конфликта. Когда разрушается мир не до льстивости.