Стражи времени
Шрифт:
В комнате беседовали двое мужчин. Разговор вёлся на немецком языке. Один голос принадлежал Густаву, второй был Аде незнаком. В школе Станская изучала немецкий, но с той поры прошло немало времени, и язык она основательно подзабыла. Мужчины не слышали, как Ада вошла, и продолжали разговор. Станская напрягла слух, стараясь понять, о чём идёт речь. Услышанное она понимала весьма приблизительно. Густав говорил своему товарищу о каком то непонятном устройстве, или приборе, Ада точно не поняла. В разговоре то и дело мелькали имена Вахтанга Дадуа, профессора Линке, какого то мигуна, пару раз прозвучало непонятное сочетание
— Ада Станская собирается на гастроли в Америку, Курт. — говорил Ленц.
— Зачем тебе эта русская баба, Отто? Неужели ты влюбился в неё? Чем она может быть нам полезна?
Ада, стоя в тёмной прихожей, затаила дыхание.
— Плевать мне на неё, Курт! — Густав хохотнул. — Сначала понравилась, теперь я пресытился ею. Обыкновенная девка, таких тысячи. Но на едет на гастроли в Штаты вместе с Большим Театром. Советский балет — это фирма, а Большой Театр — целая империя. Едут артисты, администрация, реквизит, наконец! Целые тонны декораций. Кто обратит внимание на небольшой ящик?
— Не понял тебя, Отто.
— А что тут понимать? — Ленц чуть повысил голос. — Я хочу, что бы Ада помогла мне перевезти через границу наш груз. Я буду сопровождать её.
— В качестве кого же? — удивился Курт.
— Я сказал, что напишу книгу о Большом Театре, об этих гастролях за океаном и о госпоже Станской, конечно, — хвастливо заявил другу Отто-Густав.
— Почему бы нам не переместиться в нужное время прямо здесь, в Москве? — спросил Курт.
— А что мы будем делать в столице СССР? — удивлённо фыркнул Ленц. — Мы тут же попадём в лапы тамошнего НКВД и окажемся в одном из колымских лагерей. Нет, Курт, мы займёмся воплощением своих планов в Америке. Эта страна дала нам приют и возможность продолжать бороться с коммунистами.
Ада, ни жива, ни мертва от страха, стояла в темноте прихожей, поражённая только что услышанным. За дословную точность перевода она, конечно, не ручалась. Школьная пятёрка давно уже превратилась в твёрдый трояк, но суть сказанного Ада уловила верно. В этом она не сомневалась. Волна страха и обиды захлестнула Станскую. «Бежать, немедленно бежать отсюда! — думала Ада. — А куда? На дворе скоро полночь. Но, ничего, что-нибудь придумаю. Главное выбраться из квартиры незаметно. Если кто-нибудь, Густав, или Курт выглянут сейчас в прихожую, ей, Аде, конец! Они убьют её, не задумываясь». Ада напряжённо ждала, когда возобновится разговор. Если мужчины будут увлечены беседой, шансов скрыться незамеченной станет намного больше.
— А как ты заставишь Стаскую провезти груз через границу? — прервал наконец молчание человек, которого звали Курт.
— Да она и знать ничего не будет, — Густав засмеялся, — Груз будет находится среди реквизита и декораций театра. Я вхож в богемные круги и сумею пристроить наш чемодан среди театрального барахла.
— Почему бы тебе, Отто не отправиться в Америку, или куда-либо ещё одному, как журналисту? Ведь ты же антифашист, пострадавший от рук нацистов и переживший ужас концлагеря. Тебя с восторгом приняли советские руководители. Они доверяют тебе, неужели кто-то будет капаться в твоём багаже?
— Советские руководители не доверяют никому, — Густав злобно выругался, — именно поэтому эти руководители выиграли войну, и до сих пор находятся у власти! Адольф доверял всей этой партийной сволочи, и именно поэтому пал рейх! Ничего, Курт мы предпримем вторую попытку! Она будет удачной, старик Линке и его изобретение помогут нам повернуть время вспять!
— А что будет со мной? — вздохнул Курт.
— Что же ты думаешь, я не забыл о боевом товарище? — Густав прихлопнул ладонью по столу. — Завтра же попрошу Станскую за одного моего товарища по заточению. Хорошо, что в своё время я сделал тебе надёжные документы, и теперь ты тоже узник нацизма, бывший подпольщик из Эстонии Эйно Мянне. Я попрошу Аду устроить тебя на работу в Большой Театр осветителем или рабочим сцены. Неужели они не пристроят героя-подпольщика, а Курт?
Мужчины громко рассмеялись.
— Когда мы познакомились, я был ещё рядовым, двадцатилетним мальчишкой. — Курта потянуло на сентиментальность. — А ты, Отто, уже имел вес, майор Абвера, шутка ли сказать!
— Да это были хорошие времена, — голос Густава погрустнел, — но вскоре настанут ещё лучше.
— Я пойду, Отто, — Курт начал подниматься из-за стола. — Вот-вот вернётся из театра твоя Адхен. Она не должна меня видеть здесь.
— Да, — согласился Густав, — тебе нужно поторопиться.
Ада в смятении замерла в прихожей. Она упустила момент уйти и сейчас будет обнаружена!
— Господи! Помоги мне! Пошли чудо, Господи! — Станская молилась второй раз в жизни.
Первый раз она просила Всевышнего помочь ей поступить в Вагановское балетное училище. Тогда Господь услышал мольбу юной Ады, и она стала балериной. Теперь она просила Высшие Силы сохранить ей жизнь. Очевидно, у Ады Станской был ангел-хранитель. Раздался длинный настойчивый звонок в дверь. Ада, затаив дыхание, притаилась в тёмном углу прихожей, за большим старомодным шкафом. Шкаф был обшарпанный, им пользовалась ещё бабушка Ады. Станская не раз хотела выбросить мебельного монстра, да всё никак не доходили руки позвать друзей, чтобы помогли снести шкаф вниз, к помойке. Сейчас же, худенькая Ада без труда уместилась в проёме между боковой стенкой шкафа и стеной.
Звонок тренькнул во второй раз.
— Ада! Это она вернулась! — воскликнул Курт. — Я говорил, нужно было уходить раньше! Что теперь делать?
— Ей ещё рано, — успокоил товарища Густав. — До часа ночи её не жди.
Лже-Густав Ленц, не спеша, проследовал к входной двери. По тяжёлой поступи Станская сразу определила, что немец довольно сильно пьян.
— Шайзи! — Густав увидел неплотно прикрытую дверь. — Проклятые русские замки, никогда нельзя быть в них уверенным!
Ленц открыл дверь и удивлённо присвистнул. На пороге стоял Борис, шофёр Ады.
— Ага! Господин водитель! — Ленц икнул. — Отверженный воздыхатель, как я понимаю!
— Мне плевать, что ты там понимаешь, писака, — Борис старался говорить спокойно, но твёрдо, — если ещё раз Адку хоть пальцем тронешь, я тебя, господин журналист, по стенке размажу! Ферштейн?
— О! Уже нажаловалась бывшему хахалю! — в голосе немца появились язвительные нотки. — Милые бранятся, только тешатся. Кажется, так у вас, русских, принято говорить в подобных случаях?
— Я с тобой говорить не желаю! — Борис начал терять терпение. — Я тебя предупредил, а если не поймёшь, поговорим по-другому.