Стрела Купидона
Шрифт:
Здесь я хочу остановиться, подумала Фиби и, дрожа всем телом, плотнее запахнула полы халата. Я не хочу больше вспоминать. Но я должна! Я должна покончить с этим, со всем этим раз и навсегда. И тогда смогу нормально прожить оставшуюся жизнь.
Итак, надо было все вспомнить до конца.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Скорее, подумала она сонно, скорее бы вернулся Тони. Она лежала на подушках, улыбаясь. Ожидая его. Желая его.
Внезапно вспыхнувший ослепительно яркий свет
Совсем не Тони, потрясенно отметила она, а какой-то незнакомец во фраке, нарядной рубашке и с развязанным черным галстуком.
Высокий мужчина, темноволосый, с глазами серыми, как январское небо, стоял с изумленным видом.
— Что, черт побери, вы здесь делаете?
Комната снова стала раскачиваться из стороны в сторону. Она отчаянно вглядывалась, пытаясь увидеть Тони за спиной незнакомого мужчины, смотревшего на нее так, будто она была грязной. Но никого больше не было.
И тут в зеркале возле двери она увидела себя такой же, какой ее видел он, — голой, растрепанной, с всклокоченным, съехавшим набок светлым париком на голове и размазанным гримом на лице.
Мужчина сделал к ней шаг, и она вся сжалась, хватаясь за простыню, чтобы укрыться.
— Я спросил, что вы здесь делаете? И кто вы?
— Фиби, — пробормотала она пересохшими губами. — Я Фиби. Меня привел Тони.
— Я должен был догадаться, — со злостью сказал он. — Вы напрасно теряете время! Я могу обойтись без этой вашей мерзости. — С перекошенным от отвращения ртом он нагнулся, собрал в охапку разбросанную возле кровати одежду и швырнул ее Фиби. — Одевайся и убирайся, шлюха, пока я не вышвырнул тебя сам! — Он пересек комнату и распахнул другую дверь. — И одевайся там! Я не хочу смотреть.
Она не могла сдвинуться с места. Ей нужно было что-то сказать, объяснить, что все это лишь чудовищная ошибка. Но она онемела и не могла найти слов, а лишь беспомощно смотрела на него.
Он совершенно неверно истолковал ее реакцию. Фиби почувствовала, как ее безжалостно стащили с кровати и с силой затолкнули в ванную.
— Больше никаких фокусов! — пригрозил он ей. — У вас ровно десять минут, чтобы привести себя в надлежащий вид, иначе я звоню в полицию.
Дверь захлопнулась. Фиби глянула на отражение своего лица в зеркале и почувствовала острый приступ тошноты.
Так плохо ей еще никогда не было. Каждый новый приступ, казалось, был еще более мучительным и острым, чем предыдущий. И даже когда ее желудок уже был пуст, она все еще продолжала судорожно цепляться за унитаз, обессиленно содрогаясь.
В конце концов, ей удалось, хватаясь за все, что можно, подняться на ноги. Она ополоснула лицо холодной водой и надела нижнее белье. Когда очередь дошла до верхней одежды, она мысленно содрогнулась, но выбора не было, и ей пришлось с неохотой натянуть на себя юбку и напялить топик.
Наконец
В доме стояла зловещая тишина. Ни звуков, ни музыки, ни голосов. Где все?
Он ждал внизу в холле, его темное лицо словно высечено из камня.
— Где все остальные? — Ее голос был хриплым и измученным.
— Давно ушли.
— Ушли? Кто вы? — спросила она.
Он досадливо, нетерпеливо буркнул:
— Они не сказали тебе? Я Доминик Эштон, а эта конюшня, которую ты собираешься очистить, моя собственность. — Он бросил ей сумочку. — Должно быть, твоя.
Потом он подошел к входной двери и открыл ее, впустив струю холодного ночного воздуха. Фиби задрожала.
— Совет на будущее, — продолжал он голосом, полным ненависти и презрения. — В следующий раз, когда выйдешь на промысел, постарайся остаться трезвой. Это производит лучшее впечатление на клиента.
— Я не такая, как вы думаете!
— Ты, безусловно, не сильна в своем ремесле. — Он сделал нетерпеливый жест. — Теперь убирайся!
— Но как я могу уйти? — Она точно знала содержимое своей сумочки: помада, расческа, носовой платок и несколько мелких монет. — Я без машины. У меня нет куртки.
— Это твои проблемы! — грубо отрезал Эштон. — Вероятно, тебе заплатили за услуги сегодня вечером. В поселке есть телефон-автомат с номерами местных таксопарков.
— Я не проститутка! — с отчаянием сказала она. — Клянусь, нет! Я… я была с Тони. Никто не давал мне никаких денег.
Повисло напряженное молчание, затем он полез во внутренний карман и, вынув портмоне, извлек двадцатифунтовую банкноту, которую швырнул на ковер перед ней.
— За твое представление, — проговорил он высокомерно. Его серые глаза беззастенчиво осматривали Фиби, как бы напоминая, какой он нашел ее на своей кровати — раздетой, беззащитной.
Ей хотелось ударить его, расцарапать ногтями и стереть эту надменную усмешку с его лица. Но она не могла себе этого позволить.
Казалось, каждая ее клеточка горела, ныла от боли, когда она нагибалась, чтобы поднять эту банкноту. Затем с опущенной головой быстро проскользнула мимо него и вышла в темноту. И услышала, как за ней захлопнулась дверь…
На ее лице были слезы. Фиби сердито вытерла их. Она не плакала тогда, так почему же сейчас позволила себе эту слабость?
Ей мало что запомнилось из поездки в дом Бишопов.
Когда на следующий день она вышла из своей комнаты, то оказалась объектом резких нападок и замечаний о ее чрезмерном увлечении алкоголем.
— Я удивляюсь тебе, Фиби! — холодно сказала ей мать Тиффани. — Я думала, в тебе больше здравого смысла. И если это своего рода вызов, как мы можем предположить, то тебе лучше уехать домой. Ты неблагоприятно влияешь на мою дочь.