Стрельцы у трона
Шрифт:
– - Слыхал... Да не бывать тому... Рано зубы точут, кому лакомо. Велик кус. Не подавшись бы...
– - Хе-хе-хе... Жирный кус, што сказать... Многи на него зарются... Поглядим. Занятно.
– - И Толстой своими сверлящими глазами стал вглядываться в царскую семью, занявшую места, словно по их лицам хотел разгадать, о чем думает каждый?
Представление длилось долго. Во время первого перерыва Иван подошел к отцу и слабым своим глухим голосом заявил:
– - Царь-батюшко... челом тобе... повели в свои покои отбыть... Ишь, головушку разломило...
– - "Головушку"... Экой ты у меня, кволой... Лучче бы и не приводили тебя. Гляди, мне самому, може, горше твоево. Сижу. Ино -- и потерпеть надо... Ну, да ты ступай. Тебе нечево маяться... Век -- без заботы за братовьями проживешь... Иди со Христом, блаженненький...
Иван поцеловал руку отцу и, держась за дядьку, вышел из палаты.
– - И вправду, государь, -- тихо, но тревожно заговорила Наталья.
– - Куды не приглядно твое царское здоровье на вид... Не поизволишь ли и сам на покой? Мы уже и досидим тута все, чтобы народ не булгачить: што ушли-де хозяева. Иди, государь. Бога для прошу. Сердечушко штой-то у меня и не на месте.
– - Ну, ты, Наталья, запричитала. И без тебя тошно. Оставь. Сижу -- и ладно. Перемогусь -- лучче буде, ничем валяться мне. Вон, Данилку спроси... А невмоготу стане, -- я и пойду... Не робятишко я несмысленочек... Ну, и оставь, -- нетерпеливо уже закончил Алексей, видя, что Наталья собирается ему возражать.
Загремела музыка. Начался второй акт.
Хотя внимание зрителей было обращено на сцену, где развертывались смешные приключения героя комедии, все почти заметили, что царь вдруг сделал знак Матвееву и своему лекарю. Оба, стоя за спиной государя, наклонились к нему. Гаден дотронулся до лба, до руки Алексея, шепнул что-то Артамону, и оба почти вынесли его в соседний покой через небольшую дверцу, близ которой были устроены царские места.
Наталья сейчас же вышла вслед за мужем.
Федор и царевны поднялись было... Но она им дала знак оставаться на местах, и они снова уселись.
Комедианты на сцене лучше всех могли разглядеть, что случилось. Растерявшись, смущенные говором и тревогой, охватившей всю публику, музыканты и актеры умолкли на некоторое время. Потом, подчиняясь ремесленной дисциплине, снова возобновили было представление.
Но из двери, куда увели царя, появился Матвеев:
– - Государь, великий царь мочь не изволит лицедействие смотреть. И все вольны по домам ехать. А хвори особливой у государя нету. От духу, слышь, от тяжкого -- скружило головушку, знать, как лекарь сказывает...
Музыканты и актеры скрылись за кулисами. Зрители торопливо двинулись к двум дверям, ведущим из покоя в обширные сени деревянных царицыных теремов, где происходил спектакль.
Знакомые, друзья собирались по пути кучками, переглядывались, обменивались негромко короткими словечками, опасаясь здесь дать волю языку.
Зрительный зал сразу опустел.
Петр Толстой, словно поджидавший Куракина, который степенно и довольно медленно двигался за толпой,
– - Сбирался я отсель к боярину Хитрому, к Богдану Сергееву... Не пожелаешь ли по пути, князенька? Чаю, он рад будет такому гостю.
– - К Хитрому... Пошто?.. На ночь глядя. Чай, спит давно боярин...
– - Верь, не спит. Так я и обещалси заглянуть после феатра, навестить старика, коли что новое, поведать бы ему... А тут...
– - Н-да... чудны дела Твои, Господи... Дай, Боже, здоровья царю... А что ты думаешь: и впрямь, загляну с тобой к боярину Богдану, коли не спит, говоришь...
Оба они сели в широкие сани Куракина, свою челядь Толстой послал домой и повез дядьку царевича Федора, к боярину Богдану Хитрово: поделиться важными вестями, а может быть, и еще для каких-нибудь дел и тайных целей...
Десять дней тревога и печаль черной тучей повисла над кремлевским дворцом и теремами царскими.
Что ни день, то хуже Алексею. Обмороки, припадки удушья -- все чаще и чаще.
Тает больной, как воск. Широкий костяк так и проступает из-под кожи, обтянувшей лицо и тело царя.
Кроме царских лекарей, Костериуса и Стефана фон Гадена, собраны к постели его все лучшие доктора Москвы, какие и в Немецкой слободе живут, и у бояр у некоторых, и при послах иноземных.
Долго совещались ученые доктора. Потом, покачивая печально головой, лекарь Иоганн Гутменч от имени всех остальных заявил Кириллу Нарышкину и Матвееву:
– - Ко всему надо быть готовым. Если што требуется по царству еще распорядить, лучче пускай бы исполнил то ево царское величество. А и святова причастия принята -- благое самое время есть... Долго таил недуг свой царь. Еще ранней спасти бы мочно... А теперь...
Лекарь не досказал...
Это было 28 января 1676 года.
В тот же день патриарх исповедал и приобщил Алексея, который ничуть не удивился предложению Натальи совершить это таинство.
– - Силы, здоровья прибудет тебе, свет Алешенька, коли примешь святых даров...
– - Да... Ладно же... Нешто я против... сам хотел... Видно, уж скоро...
– - И, государь, не думай, не тужи, не кручинь себя. Годы твои еще не старые... Всяку хворь одолеешь, -- глотая слезы, стараясь улыбкой ободрить мужа, уверяла царица. Но сердце не выдержало. Под предлогом, что надо к детям, она поспешила уйти и в соседнем покое вся забилась в потрясающем, беззвучном рыданье.
Кончилась исповедь, причастили Алексея.
– - Матвеева мне... А ранней -- Григория Ромодановского... Легше мне... Пока есть силы -- надобно приказ отдать... Скорее...
Явился Ромодановский.
Царь, выслав из опочивальни всех окружающих, заговорил:
– - Слышь, князь, вера у меня к тебе великая. Служил ты мне по правде, пока я жив был. И по смерти -- послужи. Обещаешь ли?
– - Не раз я тебе, государю, обет давал... И ныне снова, коли волишь, -- перед святым Крестом, перед ликом Божиим поклянуся: што повелишь, исполню. Хоша бы и смерть принять за то довелося...