Стрельцы у трона
Шрифт:
Быстро шли дни за днями.
Веселая, живая первое время молодая царица скоро изменилась.
Нежное, полудетское личико ее побледнело. Глаза то загорались нездоровым огнем, то потухали надолго.
И постоянное нездоровье Федора удручало царицу, и сама она тосковала, видя, что судьба не дает ей радости: быть матерью, подарить наследника Московскому престолу.
И мольбы, и богатые дары, посылаемые в разные обители и храмы, щедрая милостыня -- ничего не помогало. Призывались врачи, знахарки и знахари... Но прошло больше году, прежде чем у
Обрадовался и Федор, узнав, что скоро станет отцом. Но врачи, ничего не говоря своим державным пациентам, только переглядывались между собою и сомнительно покачивали головою.
Воспрянувшая духом, радостная, словно обновленная Агафья таяла на глазах у всех. И сами врачи не могли и не смели добраться до причин этой телесной немощи. Конечно, она могла быть временной, могла зависеть от особого состояния молодой царевны... Но кто поручится, что тут не замешаны те же темные силы, которые сводили с трона немало и невест и жен царских.
Вот почему врачи только покачивают головами и ждут: что будет?
Но Милославские и их друзья, не настолько опасливые, как врачи, совсем воспрянули духом.
– - Вот, дал наконец Господь. Подарит царица молодая наследника на царство. Можно теперя и Нарышкиных с их царевичем черномазым с рук сбыть... Свой буде прямой царевич у нас, не брат младший, сын единородный...
Однако, видя искреннее расположение Федора к Петру, стали действовать очень осторожно.
Наталья чувствовала, как наглеют недруги, стараясь сделать для нее нестерпимой жизнь вблизи царя. Но все сносила.
– - Слышь, матушка, -- говорила она порой Анне Леонтьевне.
– - Сказывал на днях Языков мне: теснота-де в старом дворце настала; нам-де с Петрушей царь новый двор строить хочет... Тута остаться, все терпеть -- мочи моей нету. А и уйти прочь боюся. Бок о бок с царем -- все же спокойнее мне и Петруше. Коли што, -- гляди, и защита будет... Все -- на глазах. Не больно строг Федор с боярами, да не посмеют же они Петрушу, как Димитрия в Угличе, на глазах на братних зарезать.
Сказала -- и вздрогнула сама, словно увидела наяву ненаглядного своего Петрушу с зияющей на шее раной, облитого кровью...
– - Ох, доченька, и я уж про то же мерекаю... Молюсь святым угодникам... Не попустит Господь!
Толкуют обе женщины, а сами и забыли, что тут же, тихо прикорнув в углу за книгой, сидит царевич, их радость, их надежда.
И вдруг, поднявшись от стола, Петр подошел к матери, осторожно заговорил:
– - Матушка, да коли обижают тебя... Уедем к себе в Преображенско. Там нет чужих. Не тронет меня там никто... Я и вырасту... А когда вырасту...
Ему не дали досказать.
Мать закрыла детские уста поцелуем, тревожно оглядываясь, словно опасаясь: не выдадут ли самые стены ее опочивальни того, что сейчас было сказано.
А старуха укоризненно покачала головой и поджала многозначительно губы. "Вот, мол, не поостереглися -- и дитя услышало, чего бы до поры ему и знать не надо".
Эту мысль прочла
А сама, расправляя непокорные, темные кудри мальчику, нежно касаясь бледными, тонкими пальцами розовых, смуглых, покрытых пухом щек, шепчет:
– - Не толкуй пустое, дитятко. Где же зимою в лесу прожить?.. Там и от волков обороны мало, не то от людей... Да и помалкивай лучче. Не думай про лихо, оно и пойдет мимо. На леса, на горы, на сухие поляны... Спаси и защити, Матерь Божия, отрока Петра!
Побледнела Наталья. Губы ее шепчут не то молитву, не то заклинание...
Восемь лет царевичу. Но он уж такой рослый, что и все двенадцать можно ему дать. А по уму и смелости он далеко превосходит не только однолетков, но и взрослых товарищей, каких допускают дядьки и наставники для совместной игры с Петром.
Встряхнув кудрявой головой, выпрямясь перед женщинами, словно кидая вызов кому-то, он объявил:
– - Пусть кто тронет тебя, матушка... Я весь свой полк соберу... Ужо не спустим обидчику... Да и брат государь по правде любит меня... И тебя -- слушает. Ты и скажи ему... Я тоже скажу... Он нас оборонит, не даст в обиду... Он...
– - Да ладно... Да будет, дитятко! Глупый ты, несмысленый еще... Я так, пустое молвила. А ты вон уж што. Помолчи, слышь. Я велю. Гляди, и в беду нас впутаешь, -- уже принимая строгий вид, стала приказывать Наталья, но не выдержала до конца роли и с новыми горячими поцелуями и ласками зашептала: -- Ох, Петенька, солнышко мое ясное... Горькие мы с тобою сироты... Недруги нас обступили, кругом обложила сила вражья... Помалкивай лучче, соколик ты мой... Молю тебя, Христом-Богом... Лучче, коли тише, -- невольно повторяя полузабытый завет покойного Тишайшего царя Алексея, уговаривает сына вдова-царица.
Ничего не сказал на это мальчик, повел густыми, темными бровями и отошел опять к столу, за книжку свою уселся...
А мать с дочерью дальше ведут печальный разговор, только потише, почти шепотком теперь, чтобы опять не встревожить этого мальчика, который дороже им собственной жизни и счастья. И имя царевны Софьи изредка доносится до обостренного слуха Петра, который, весь насторожась, глядит только в книгу, а не читает ее.
В тот же день, когда Зотов позвал царевича в обычный час к уроку, Петр, учившийся постоянно внимательно, с большой охотой, был очень рассеян, даже грустен, словно иногда и не слышал объяснений и вопросов наставника.
– - Да здоров ли ты, государь мой, царевич? Ино оставим науку, коли што. Потолкуем налегке про кой-што. Вон хоть в ту горницу пойдем, где воинское дело представлено. Може, што новое скажу тебе, -- предложил Зотов.
Больше всего любил мальчик картины в одном из покоев, предоставленных ему, где были изображены образцы военного вооружения, снимки с известных баталий, планы лагерей и крепостей.
Но невинная уловка не помогла.
Мальчик перешел в "батальный" покой, слушал, что говорил ему Зотов, а выражение внутренней напряженной думы не сходило с красивого личика.