Стрелецкая казна
Шрифт:
— Пусть они сами за себя платят, я их стол не разорял. Кабатчик выбежал из-за стойки и встал у двери.
— Деньги!
Пьяная компания насобирала медяков и вышла. На прощание один проорал мне:
— Ничего, мы еще встретимся!
Переночевав, мы пошли на торг, подобрали купцу одежду — охабень и штаны, пояс с ножом. Без ножа — никак, ни покушать, ни палку срезать, ни сбрую починить, а в драке нож — первый довод.
А с лошадьми — беда. Продавались всего две, но обе такие, что и без седоков производили жалкое впечатление. На торгу мы узнали, что следующее по дороге село покрупнее и выбор лошадей там шире. Решили попусту не тратить деньги — дойти пешком и там уже выбрать подходящих лошадей.
И только мы вышли за околицу — видим, знакомая компания, что вчера в трактире задиралась, на дороге поджидает. Только числом уже раза в два больше, с кольями, кистенями. На этот раз трезвые, злые, с блеском жажды мести в глазах.
— Ну что, не чаяли встретить? А мы обещали свидеться. Компания медленно обходила нас со всех сторон, отрезая путь назад, к селу. Но отступать я и не собирался.
— Иван, встань спиной к березе и стой, я сам все сделаю. Лучшая защита — нападение. Выхватив саблю, я рванулся вперед и, бросившись перед ними на землю, резанул саблей по ногам. Двое нападавших заорали и упали на землю, обливаясь кровью и хватаясь за обрубки ног. Миг — и я вскочил, вонзив саблю в грудь прыщавому мужику; разворот — удар саблей в живот еще одному. Краем глаза увидел — на меня летит кол. Я присел, снизу ударил нападавшего саблей в живот и клинок не выдернул, а повел с потягом вниз, вспарывая живот. Мужик заорал дурным голосом и схватил руками вывалившиеся кишки. Я вскочил, оглянулся, но биться было уже не с кем. Оставшиеся невредимыми, побросав колья, резво убегали в село.
Обтерев саблю об одежду убитого, я сунул ее в ножны.
— Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны. Иван аж заикаться стал:
— Ничего себе, как ты их! Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями!
— Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.
— А коли виру истребуют за убитых?
— Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.
Мы быстрым шагом пошли но дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.
Отдохнули в постелях, вкусно поели — и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался, и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.
Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрацев с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:
— Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать — не на последних местах в дружине был.
— А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, — не удержался я.
Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:
— Покажи!
Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.
— А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?
— Еще один подарок.
Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.
— Я знаю его хозяина. Ты его убил?
— Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал — подарили.
— Кто? — Купец вперился в меня взглядом.
— Купец Святослав Карпов. Доволен?
— Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.
— Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.
— Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?
— На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.
— Гляди-ка, — взмахнул по-бабьи руками купец, — на смотрины! А к кому?
— Не сказал Святослав.
— Чего же он — по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.
— Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.
Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.
За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:
— Дома!
— Что же ты людей пугаешь?
— Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета. Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды — видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?
Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй — из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по-моему, из лиственницы. Коли так — сто лет простоит. Добротный дом.
Отворив ворота, купец заорал:
— Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!
Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это — проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке — корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.
— Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему сперва.
Лукерья поклонилась и протянула корец мне.
— Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! — Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.
Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял — как в школе на перемене. Ивана и меня провели в дом, в горницу.
Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села — как Мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей-богу: не был бы участником — поверил бы.
Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобаи. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Хотя ранения у него и впрямь были серьезные: если бы не моя помощь, умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.
— Ну будет, будет! Перестань слезы лить. Видишь — живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, я ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.