Стрелочники истории. Дилогия
Шрифт:
"О! Составы пошли в 41 год. Сколько ж танков туда переправили? Неделю уже идут. Не иначе фроловские приятели танковую дивизию перекупили. Пойду, гляну, может кто в курсе, по какому поводу сегодня большой сбор будет?" размышлял Саня, направляясь к штабу.
Торжок, 5 сентября 1237 года (вересень 6746 год), полдень
Едва Афанасьев вошел в свой кабинет и включил переговорник, посыпались доклады по обстановке в городе. Еще утром, после допроса дедовских шестерок, когда стало ясно, что последняя винтовка все еще находится в Слободке, он приказал снять усиленные посты с ворот и оттянуть их к криминальному району. Красноармейцы вместе со стражниками пока не чинили особых препятствий свободному перемещению горожан, лишь выборочно проверяя особо подозрительные повозки и длинномерные грузы, в которых можно было спрятать оружие. Как и предполагал Арсений Николаевич, такой подход разбойников не встревожил, наоборот Дед и его подручные уверовали в свою безнаказанность - дескать, боятся афанасьевцы сунуться в логово, а винтовка может и полежать в укромном месте день-другой. От нее не убудет.
Первые симптомы беспокойства стали проявляться ближе к полудню, когда посты резко усилились красноармейцами. На крышах сараев, расположенных в створе длинных улиц и переулков, появились пулеметные точки. У центральной, самой широкой улицы, выходящей из Слободки, четверо бойцов под командованием старшего сержанта устанавливали два немецких миномета. Тогда же посты стражников перестали выпускать горожан. То есть войти в криминальный район можно, выйти - нельзя. Ни с вещами, ни без. Как объясняли стражники, пока нельзя. Сейчас приедет начальство и все объяснит, потерпите немного. Впрочем, на мальчишек и женщин запрет не распространялся. В одном из переулков собралась кучка из десятка человек, которые пошли буром на оцепление. Стража закрылась щитами, выставив вперед мечи и метательные сулицы, с которыми на узких улочках орудовать сподручнее, чем длинным копьем. Люди отпрянули, но расходится не стали. Наоборот, к ним присоединяли новые и новые жители, попавшие в осаду. Внезапно из переулка выскочила стайка мальчишек, сообщивших, что к центральной улице подскакал Иванко и что-то там вещает. Толпа сразу хлынула туда, послушать, что скажет начальство.
На центральной улице, перед ощетинившимся оцеплением, толпа перевалила за сотню. Из-за спин своих стражников, Иванко, гарцуя на кобыле, через мегафон разъяснял ситуацию: пока жители Слободки не вернут последнюю винтовку и не выдадут трех оставшихся убийц, отсюда никто не выйдет.
Народ зароптал, в стражников полетели камни. Иванко дал отмашку стрелкам и пулеметчику. Красноармейцы сделали предупредительный залп в воздух, пулеметчик тоже пустил короткую очередь поверх голов, хотя и зацепил некоторых любопытных, расположившихся на крышах и высоких заборах. А лучники посадника били на поражение. Толпа резко отхлынула, оставив на улице несколько человек, корчившихся от ран. Однако это не остудило ее. Наоборот, жители в глубине улицы из подручных средств - досок, жердин и столбов от заборов, лавок и просто снятых с петель ворот - принялись сооружать нечто вроде баррикады. Пока народ просто таскал всяких хлам, Иванко особо не беспокоился, но едва баррикада поднялась с человеческий рост, как за ней появились лучники, посылающие стрелы в стражников. Стрелков было немного, чуть больше двух десятков, зато - отменных. Первые же стрелы ранили стражников, имевших неосторожность высунуться из-за щитов. Красноармейцы же изначально не маячили на открытом пространстве, а после полета первой стрелы и вовсе рассредоточились, как их учили последний месяц. Каждый нашел себе укрытие - забор, угол дома, крыша сарая, и изготовился к бою, ожидая приказа. Стражники наоборот, так и остались в оцеплении, закрывшись щитами, впритык поставленными друг к другу. Несколько раненых, получивших стрелу в ногу, до того как щиты поставили на землю, отползали в соседний переулок. Иванко соскочил с лошади и, глядя на красноармейцев, тоже укрылся в переулке. Он подошел к командиру минометчиков и попросил снести баррикаду. Тот сделал несколько выстрелов, развалив сарай и снеся забор и, хотя саму баррикаду разрушить не смог, но лучников сильно проредил и разогнав оставшихся в живых. А после того, как в дело вступили редкие винтовочные выстрелы, в перемешку с короткими пулеметными очередями, разбежались даже зеваки, пришедшие не воевать, а просто поглазеть.
На поле боя наступило затишье.
Как потом стало известно, примерно такой же сценарий произошел и на других участках, разве что народу с обеих сторон было существенно меньше, и минометов не использовали.
Спустя час после полудня военные действия так и не возобновлялись. Афанасьев связался по переговорнику с посадником и предположил, что сейчас в Слободке идет междусобойчик - выдавать или не выдавать убийц. Пока есть время - предложил сменить своих и новгородских бойцов, отведя уставших на отдых, а еще через пару часов повторить ультиматум, дескать, если до заката требование не будет выполнено, будем сносить весь район. Уведомил, что сам отбывает к Шибалину, вернется - скорее, к закату, в момент истечения срока ультиматума. А пока Иванко все вопросы может решать с Юрой Семецким, оставшимся за старшего.
Неизвестно где, 5 сентября силурийского периода палеозойской эры, полдень
В 14:00 штабе собрались все попаданцы из 93 года и командиры красноармейцев от ротных и выше. От немцев присутствовал Гельмут Штаудер.
– Вроде, все собрались.
– Шибалин окинул взглядом присутствующих. Начнем, пожалуй. Николай Петрович, Вы нас собрали, Вам и первое слово. Что у нас плохого случилось?
– Что плохого? Да все плохо. Вы в курсе, что у вас назревает недовольство, которое может вылиться в бунт?
Гельмут вскочил и попытался что-то возразить, но Фролов посадил его:
– Речь не про твоих, Гельмут. Хотя и у ваших брожение идет, но сейчас я про наших говорю. Почему я, постоянно находясь в 1941 году в курсе ваших событий, а вы, отцы-командиры - нет?
На этих словах удивились присутствующие командиры Красной Армии, типа, ничего такого они пока не замечали.
И лишь Серега совершенно спокойно и даже несколько мрачно смотрел на майора НКГБ.
– Лейтенант Кларкунов, у тебя есть какая-то информация?
– Нет, что Вы, Николай Петрович. В отличие от Вас, у меня нет возможности перлюстрировать почту красноармейцев, ежедневно уходящую на материк. Так что я целиком доверяю Вашей информации.
– Но-но! Разговорился... Так вот, сколько раненых и больных взято из лагерей и в ходе боев за Лепель?
– Полторы тысячи.
– ответил Шибалин.
– Большая часть еще в лазарете, но есть и выздоравливающие.
– Вот!
– Фролов поднял палец.
– А вы спрашивали их согласие на перевод сюда?
– Какое согласие?
– возмутился Шибалин.
– Даже у тех, кто был в сознании, никто ничего не спрашивал, ибо обстановка там предполагала - либо к нам, либо в землю. Не мог Залогин тащить с собой обоз с ранеными.
– Я все это понимаю, и даже согласен - возразил Фролов.
– Но что ты потом с ними разъяснительную работу не провел? А люди только сейчас осознали, что находятся на "том" свете и возврата к прежней жизни не будет ни при каких обстоятельствах.
– Разрешите вопрос.
– поднял руку летчик Филатов, и дождавшись разрешительного кивка Фролова, продолжил.
– А среди тех, кто осознанно перешел сюда или ушел в Торжок, тоже есть недовольные? Я имею ввиду красноармейцев и гражданских.
– Наоборот, среди, скажем так, добровольцев, ворчащие встречаются, но недовольных нет. В целом, они знали, на что шли, хотя и здесь не все считают средневековый Торжок привлекательным для жизни местом.
– Так, не вопрос.
– сказал Шибалин.
– Проведем разъяснительную беседу и... Постой, Николай Петрович, мне почему-то кажется, ты уже подобрал им место жительства?
– Я? Я ничего не подбирал... Скажем так, есть мнение.
– Фролов смутился, потом показал пальцем вверх.
– Сверху, собрать всех недовольных и отправить... в 1993 год. Там через месяц начнется заваруха. Нужно помочь нашим - взять власть в свои руки.
– Кому помочь?
– удивился Шибалин.
– Верховному Совету? Пфе! Шило на мыло!
– Нет. Помочь следует третьей силе, которая сейчас создается. Если красноармейцы недовольны благостной жизнью в здешних тепличных условиях, значит они готовы драться за Советскую Власть. И не важно - в 1941 ли году, в 1993.