Стрелок. Путь в террор
Шрифт:
– Вот паразит! – охнула красная от возмущения горничная.
Тут Дмитрий от гнусавого дисканта перешел к не менее противному басу:
Лучше быть сытым, чем голодным,Лучше жить в мире, чем в злобе!Лучше быть нужным, чем свободным!Это я знаю по себе!Дальнейший текст Будищев не запомнил, да и надобности в этом не было. Пошедшая пятнами горничная выбежала из гостиной вон, сопровождаемая взрывами хохота.
Барон
– Папа, о чем ты думаешь? – спросил сидевший напротив Людвиг.
– Так, – неопределенно пожал плечами банкир и ласково посмотрел на сына.
Сказать, что барон любил сына – значило не сказать ничего! Он его обожал, боготворил, потакал ему во всем. А тот на радость отцу рос умным и красивым мальчиком. Дело в том, что он родился, когда Штиглицы уже потеряли надежду иметь наследников. Их единственный ребенок – тоже Людвиг – умер в младенчестве, и супружеская чета усыновила подкидыша. Маленькая девочка была найдена в их саду в корзинке с роскошными пеленками и запиской, что крещена по православному обряду – Надеждой.
Злые языки утверждали, что это внебрачная дочь брата императора – великого князя Михаила Павловича, и придворный банкир таким образом помогает прикрыть грех одного из своих главных клиентов. Другие, еще более злые языки поговаривали, что маленькая Надежда Июнева – такую фамилию дали малышке – внебрачная дочь самого Александра Людвиговича. Так это или нет – с определенностью не мог сказать никто. Сам барон, разумеется, молчал, а остальные ничего наверняка не знали. Во всяком случае, Штиглицы растили ее как свою собственную дочь, и Господь вознаградил их.
В год отмены крепостного права Каролина Логиновна (жена Штиглица) почувствовала себя непраздной. Это было настолько невероятно, что супруги сначала не поверили, затем таились, как будто боясь сглазить, а потому не приглашали врачей и вообще никак не оглашали это обстоятельство. Правда, шила в мешке не утаишь, и в обществе поползли слухи о грядущих переменах в семье банкиров. Наконец, в положенный срок пожилая уже роженица разрешилась от бремени, и счастливому отцу подали маленького сморщенного человечка, оглашающего окрестности тонким писком. Казалось, счастью его не будет конца, но через несколько минут ему подали еще одного ребенка, а затем Каролина Логиновна вздрогнула, широко раскрыла глаза и испустила свой последний вздох, выполнив, ценою жизни, свое женское предназначение в этом мире.
Людвиг и Люсия были похожи друг на друга, как только могут быть похожи брат и сестра, а близки – как это бывает только с близнецами. Но если сына старый банкир любил и всячески баловал, то дочку, похоже, считал причиной смерти своей обожаемой супруги и… просто не обращал на нее внимания. Она, разумеется, не голодала и не ходила в обносках, как Золушка, но вся нерастраченная отцом нежность доставалась ее старшему брату. Старшему на семь минут.
– Скажи, Людвиг, как
– Какой солдат?
– Тот, что тебя спас.
– А, унтер-офицер Будищев… а почему ты спрашиваешь?
– Людвиг, я задал тебе вопрос.
– Прости, папа. Но я правда не понимаю, что ты хочешь узнать. Унтер как унтер. Георгиевский кавалер. Хотя, конечно, есть в нем некая странность…
– Продолжай, пожалуйста, – поощрил сына старый банкир.
– Он не боялся меня.
– Что?!
– Ну, понимаешь, все нижние чины, когда видят офицера, особенно незнакомого, тут же замыкаются в себе, как улитки, прячущиеся в своих раковинах, поскольку не знают, что от нас можно ожидать. Мне, право, неловко в этом признаваться, но солдаты в нашей армии боятся своих офицеров, и, к сожалению, у них есть на это причины.
– А он, выходит, не боялся?
– Нет. Может быть, он слишком много пережил за прошедшую войну, а может, от природы таков, но он смотрел на меня, как на…
– Равного?
– Нет, папа. Как на пустое место. Как будто он лучше понимал, что и как делать в той ситуации. Нет, не подумай, он вел себя в полном соответствии с уставом, но глядя на него, я ясно понимал, что он – ветеран, а я – желторотый юнец. Наверное, так.
– Жаль, что ты не захотел стать банкиром.
– Папа, мы уже не раз говорили об этом!
– О, Людвиг, я вовсе не порицаю твой выбор! Просто ты умеешь разбираться в людях, а это очень важно в нашей профессии. Не менее важно, чем хорошо считать. Впрочем, считать ты тоже умеешь хорошо. Не зря ведь ты окончил Михайловское училище по первому разряду, да еще и на год раньше своих сверстников.
– Папа!
– Хорошо-хорошо, больше не буду.
– Эти часы для Будищева?
– Да, но, кажется, мой помощник слегка ошибся фирмой. Надо было брать «Брегет».
– Нижнему чину?
– Побочному сыну графа Блудова. Причем – единственному сыну.
– Ты с доверием относишься к этой басне?
– Ах, Людвиг! Совершенно не важно, как к этой истории отношусь я. Важно, как к ней относятся государь-император, наследник-цесаревич и… графиня Антонина Дмитриевна Блудова.
– А сам граф Блудов?
– Это тоже важно, но в меньшей степени.
– Знаешь, отец, он необычный человек, но не похож на аристократа. А для бастарда – и такие часы недурны.
– Ты думаешь?
– Тебе решать.
– Вот именно. Ты что-то хотел спросить?
– Да, – молодой человек немного помялся. – Отчего Люси сразу не сообщили о том, что со мной все в порядке?
Лицо банкира в какое-то мгновение из живого и участливого превратилось в бездушную маску. Глаза стали ледяными, а только что улыбавшиеся губы вытянулись в тонкую нитку.
– Людвиг, мне надобно еще поработать. Я тебя больше не задерживаю.
– Хорошо, папа.
Юноша нервно поднялся и, машинально застегивая верхнюю пуговицу своего новенького мундира, двинулся к выходу. Ему было крайне неприятно такое отношение отца к любимой сестре, но ничего поделать с этим было невозможно. Стоило ему только завести разговор о ней, как тот делался глухим. Однако на этот раз что-то сдвинулось с мертвой точки, и, может быть, впервые за много лет в суровой душе банкира шевельнулись глубоко загнанные прежде чувства. И, проводив сына глазами, барон дрогнувшим голосом сказал: