Стрелок
Шрифт:
— Наверное, ритуал совершеннолетия тоже был частью взросления, — нехотя выдавил он. — Такой официальный, едва ли не стилизованный. Как танец. — Стрелок издал неприятный смешок. — Как любовь.
Вся моя жизнь — это любовь и смерть.
Мальчик молчал.
— Нужно было проявить себя в бою. Доказать, что ты вырос и стал мужчиной, — начал стрелок.
Лето и зной.
Август набросился на истомленную землю, точно любовник-вампир, жаром своим убивая почву, а вместе с ней и посевы фермеров. Поля вокруг города-замка превратились в стерильную белую пустошь. А в нескольких милях на запад, у самый границ, где кончается цивилизованный мир, война
Мальчик бесцельно бродил в одиночестве по верхнему коридору того каменного мешка, который был его домом. Он чувствовал это, но не понимал. Он тоже был пуст и опасен.
С тех пор, как повесили повара — того самого Хакса, у которого всегда находилось чего-нибудь вкусненькое для голодных мальчишек, — миновало уже три года. За это время мальчик поправился и возмужал. И вот теперь, — одетый только в повылинявшие штаны из хлопчатобумажной ткани, — четырнадцати лет отроду, широкогрудый и длинноногий, он выказывал все внешние признаки наступающего взросления. Уже было видно, что он станет крепким и сильным мужчиной. Он был еще девственником, но две бойких дочурки одного купца из Западного Города уже положили на него глаз. Он тоже испытывал к ним влечение, и теперь оно проявлялось еще острее. Даже в прохладе каменного коридора все его тело покрылось испариной.
Дальше по коридору располагались покои его матушки, но сейчас он собирался просто пройти мимо и подняться на крышу, где, обвеваемый легеньким ветерком, он сможет предаться подростковому наслаждению, которое он сам себе доставлял кулаком.
Он уже прошел мимо двери, как вдруг кто-то окликнул его.
— Эй, мальчик!
Это был Мартен, колдун, одетый с подозрительною, настораживающей небрежностью: черные габардиновые штаны, почти такие же тесные и облегающие, как леотард, и белая рубаха, расстегнутая на груди. Его волосы были взъерошены.
Мальчик молча смотрел на него.
— Входи, входи! Не стой в коридоре. Твоя мать хочет поговорить с тобой.
Губы его улыбались, но в чертах лица так и сквозила язвительная усмешка. А под этой усмешкой был только холод.
А мама, похоже, совсем не горела желанием его видеть. Она сидела в широком кресле с низкою спинкой у большого окна в центральной гостиной ее покоев — того самого, что выходило на горячие чистые камни внутреннего замкового двора. На ней было домашнее платье без пояса, и она только раз поглядела на сына — быстрый промельк печальной улыбки, как будто осеннее солнце отразилось в текучей воде. Потом она опустила глаза и все время, пока они говорили, пристально изучала свои руки.
Теперь они виделись редко, и призраки колыбельных песен уже почти стерлись в его сознании. Она стала чужой для него, но осталась любимой. Он ощутил приступ аморфного страха, и в душе у него поселилась неизбывная ненависть к Мартену, который был правой рукою отца. (Или
И, конечно же, слухи уже поползли по городу, но мальчик так убеждал себя, что он ничего такого не слышит, что и сам в это поверил.
— Как ты? — тихо спросила она, изучая свои руки. Мартен встал рядом с нею. Его тяжелая, вызывающая у мальчика какую-то неосознанную тревогу ладонь легла ей на плечо в том самом месте, где белое плечо соединяется с белой шеей. И еще он улыбался. Им обоим. Когда Мартен улыбался, его карие глаза темнели и становились почти что черными.
— Нормально, — ответил мальчик.
— А учишься хорошо?
— Я стараюсь.
Они оба знали, что он не такой умный, как Катберт, и даже не такой смышленый, как Жами. Он был тугодумом. Медлительным и туповатым.
— А как Давид? — Она знала, как сын привязан к соколу.
Мальчик взглянул на Мартена. Тот по-прежнему покровительственно улыбался.
— Уже миновал свою лучшую пору.
Мать как будто вздрогнула; на мгновение лицо Мартена потемнело, и он еще крепче сжал ее плечо. Но потом она поглядела на раскаленную белизну знойного дня за окном, и все стало как прежде.
Это такая шарада, подумал мальчик. Игра. Вот только кто с кем играет?
— У тебя на лбу шрам, — сказал Мартен, продолжая улыбаться. — Так ты собираешься сделаться воином, как твой отец, или ты слишком медлителен?
На этот раз мать действительно вздрогнула.
— И то, и другое, — ответил мальчик, потом поглядел прямо в глаза Мартену и выдавил из себя улыбку. Даже здесь, в помещении, было слишком жарко.
Улыбка Мартена мгновенно стерлась.
— Теперь можешь пойти на крышу, малыш. Кажется, у тебя там дела.
Но Мартен кое-что недопонял. Недооценил его. До сих пор они говорили друг с другом на низком наречии, изображая непринужденную дружескую беседу. Теперь же мальчик перешел на Высокий Слог:
— Моя мать еще не отпустила меня, вассал!
Мартен поморщился, словно его хлестнули плетью. Мальчик услышал, как мать вздохнула — так жалко и горестно. Она назвала его по имени.
Но эта болезненная улыбка так и застыла на лице мальчика. Он шагнул вперед.
— Ты не хочешь мне поклониться, вассал, в знак верности? Во имя отца моего, которому ты, раб, служишь?
Мартен уставился на него, не веря своим ушам.
— Ступай, — произнес он мягко. — Ступай и займи свой кулак.
Улыбаясь, мальчик ушел.
Когда он закрыл за собою дверь, он услышал, как мать закричала. Это был вопль баньши, предвещающий смерть.
А потом он услышал смех Мартена.
Он продолжал улыбаться. И когда пошел на испытание, улыбался тоже.
Жами как раз возвратился из города, где наслушался всякого от горластых торговок, и как только увидел Роланда, пересекающего тренировочную площадку, сразу же поспешил пересказать другу все последние слухи о войнах и мятежах на западе. Но, увидев лицо Роланда, он даже не стал окликать его. Слова остались невысказанными. Они с Роландом знали друг друга с младенчества: подстрекали друг друга на всякие шалости, тузили друг друга, вместе исследовали потайные уголки замка, в стенах которого оба они родились.
Роланд прошел мимо друга с этой болезненною улыбкою на губах; взглянул на Жами, не видя его. Он шел к дому корта, где над окнами были натянуты полотняные навесы, чтобы отгородиться от нещадно палящего солнца. Корт прилег вздремнуть после обеда, чтобы вечером насладиться сполна своим кобелиным набегом на бордели нижнего города.
Жами понял интуитивно, что сейчас будет, и в своем страхе и возбуждении разрывался теперь между желанием сразу пойти следом за Роландом или сначала позвать остальных.