Стретч - 29 баллов
Шрифт:
370 фунтов — остатки залога, который вернул Генри.
427 фунтов — зарплата за три недели в «О’Хара».
293 фунта — последняя неделя в «О’Хара».
44 фунта — стибренные чаевые.
Не забыть сорок восемь фунтов рождественской премии.
Шесть фунтов мелочью.
Итого: 1188 фунтов.
Я оторвал уголок от страницы «Дейли мейл», на котором вел подсчеты, подровнял его ножницами и поместил в прозрачный кармашек портмоне.
Пока я любовался эффектом, меня настигла жуткая мысль: проработай я еще одну неделю и один день в «О’Хара» — и смог бы полностью расплатиться с Бартом. Еще одна суббота в осаде «вуебков», и я впервые за долгие времена был бы совершенно
Я действительно был на грани благоразумия. Мои мозги рисовали умильные картинки финансового оздоровления: Барту заплачено, остаюсь в «О’Хара» еще пару недель, пока не найду работу менеджера в ресторане получше, теплая уютная квартирка в новом районе (Тутинг и Стритэм нынче ой как популярны), новая знакомая — официанточка из Норвегии, ее папа разводит табак на ферме.
Я смотрел телевизор и курил, прокручивая в уме разные возможности. Трудно решить, какой поступок более труслив. Оставаться — самообман, даже если попытаться выплатить долги. Если уехать, то логически напрашивалось, что когда-то придется возвращаться, опять выходит самообман. В детской передаче, которая шла по телевизору, поступки, казалось, не имели последствий, не влияли на судьбу. Я переключился на MTV, там симпатичная шотландка брала интервью у какого-то члена американской мальчуковой группы с накачанным прессом.
— Еще год назад вы работали официантом в Голливуде.
— Да-а, чуть больше года, я действительно обслуживал столики несколько лет, в свободное время брал уроки вокала и хореографии, встретился с Майком Купером из «Сони», он свел меня с Дейви и Лайлом, после этого все пошло довольно быстро, да-а…
— Просто восхитительно.
— Да-а, восхитительно. Но мы много работаем и точно просчитываем и свою музыку, и свой имидж Восхитительно, но нам пришлось немало попотеть.
— Значит, таков и есть ваш совет всем фанам? Больше работать?
— Я так скажу — стремитесь за своей мечтой, никогда не сдавайтесь, если все время тянуться к звездам, никогда не окажетесь в грязи.
— Как здорово, как точно!
— Мир вам.
Блестящая философия, и, главное, как хорошо подходит для курса отвыкания от наркотиков, на который его отправят через год. Однако, хотя я не желал признаться, слова этого мальчишки задели меня за живое. Я не завидовал достижениям певца, возможно, он действительно много работал. Да и как можно критиковать увлеченность? Если быть до конца англичанином, следует признать, что всех нас рано или поздно закопают в грязь, но в ту конкретную минуту мне англичанином быть не хотелось.
В общем, очередной переломный момент. Просиди я перед телевизором еще пять минут, точно остался бы в Лондоне. Телевизор убаюкал бы меня вечером, потом еще раз утром, и пошло-поехало. Утром вышел бы на работу в «О’Хара», а после обеда начал бы подыскивать новое жилье в газете частных объявлений. Но вместо возвращения на наезженную колею прежней жизни я послушался совета гуру из попсовой группы, нажал кнопку «стоп» и решительно шагнул навстречу переменам.
Когда-то надо сказать телевидению «нет». В воздухе почти различалось потрескивание телесигналов. Спутники порхали вокруг Земли «письмами счастья». Телевидение проникло в дома сквозь скалы и почву, кабели проложены по дну океанов, забравшись на такую глубину, куда даже глубоководный морской черт не заплывает, и все им мало. Их цель —
Я не пессимист. Я бы без жалоб стал мультимедийной системой, декодировал бы, потреблял и перескакивал с канала на канал до скончания жизни. Я был бы очень даже рад. Стал бы добрым и тихим. Увы, технологии пока не доросли до моих фантазий, поэтому я выключил телик и возобновил сборы. Неужели на окончательное решение действительно повлияла жизненная философия двадцатидвухлетней лос-анджелесской звезды с крепким телом? У меня не было в запасе жизненной философии клапамского неудачника с хилым телом, поэтому, наверное, повлияла.
Моя спальня в квартире Генри была размером три на четыре метра, но с легкостью вмещала все мои пожитки. В юности я не страдал вещизмом.
На болхэмском рынке я купил два метровой высоты пластиковых мешка для белья в красно-бело-синюю полоску. В таких азиатские женщины таскают ямс по Тутингу.
Все барахло я уложил в мешки, остановившись в нерешительности перед допотопной настольной лампой, но потом и ее взял — авось пригодится украсить стол на каком-нибудь чердаке. Генри я оставил записку:
Дорогие Стенджеры!
Я встал на лыжню. Спасибо за все. Оставшийся после меня хлам можете забрать себе. «Там, куда я иду, он мне не понадобится». Все белье в стиральной машине, я помыл (наконец) посуду. Такое вот неизящное окончание проживания неизящного жильца.
Удачи вам во всем.
Фрэнсис Дин Стретч.
Лотти, обнимаю.
В тумане накативших слез я погрузил вещи в «кавалер» и в полшестого вечера 9 января 1996 года двинул прочь из города с 1188 фунтами в кармане и с настольной лампой на соседнем сиденье вместо пассажира.
45 фунтов
Оказалось, что время для начала новой жизни выбрано неудачно. Я планировал ехать на север — там жизни больше и дольше не придется поворачивать назад. Чего бы проще: повернуть «кавалер» мордой на дорогу, ведущую прочь из Лондона, и не думать о возвращении, пока что-нибудь не случится. Однако городское движение в полшестого вечера 9 января 1996 года не желало меня отпускать. Оно хотело, чтобы я застрял в Лондоне. Южная Кольцевая угрожающе набухала, как закупоренный кровеносный сосуд.
К семи я добрался только до Мортлейка, к девяти — до Уэмбли. За три с половиной часа я удалился от дома на каких-то девять миль, затрахался и почувствовал боль в пояснице. Мне хотелось в уютную теплую постель, мне хотелось к Генри, Лотти, Тому, Люси, Мэри, Сэди. Я даже был готов расплатиться и по-братски обняться с Бартом.
Но я все ехал и ехал. В десять я подъезжал к Льютону, к полуночи — к Донкастеру, теперь я был уже так далеко, что можно было не бояться сделать остановку. Не доезжая двадцать миль до Лидса, я свернул с Ml на заправочною станцию и с деланно озабоченным видом прогулялся по стоянке машин. В поздний час работали только «Счастливый едок» и «Бойгер Кинг», но я побрезговал, вышел на застекленный мост и стал смотреть на автомобильный поток внизу. Из Лондона все машины неслись с яркими белыми сияющими глазами, в Лондон — с красными больными и опухшими. Что-то здесь не так.