Стриптизерша
Шрифт:
Я даю себе высказаться, и затем применяю тяжелую артиллерию:
— Я не верю в Бога.
Папа сворачивает губы в ужасе:
— Грей, ты сама не понимаешь, что ты говоришь. Ты расстроена. Это можно понять, но нельзя говорить такое.
Я хочу завопить от бессилия:
— Папа, да, я расстроена, но я точно знаю, о чем говорю. Это то, что мне хотелось сказать годами. Я просто не говорила, потому что не хотела расстраивать маму. Я не хочу ругаться. Я, фактически, взрослый человек, и мне... мне больше нечего терять.
— Грей, тебе
Зря он это сказал.
— Ну, тогда смотри, — я поднимаю чемодан, вытаскиваю ручку, ставлю его на колеса, кряхтя, так как его вес почти превосходит мой.
Папа подходит к входной двери.
— Ты не уйдешь, Грей.
— Уйди с дороги, папа.
— Нет, — он скрещивает руки на груди.
Я ставлю чемодан на колесики и вытираю лоб тыльной стороной ладони.
— Просто дай мне уйти.
— Нет, — он вспыхивает, похоже, в готовности противостоять мне. — Ты не поедешь в этот Вавилон. Лос-Анджелес — обитель этих... этих... проституток и гомосексуалистов. Ты туда не поедешь. Ты никуда не поедешь.
— Папа, будь разумен, — я пытаюсь его задобрить. — Пожалуйста. Я знаю, что это то, чего я хочу с тех самых пор, как мамочка заболела.
— Ты никуда не едешь. Это окончательно.
И я кричу, вою в ярости:
— Боже, какой же ты упертый, черт побери!
Я хочу ошарашить его своей грубостью; я не люблю материться, но я хочу его разозлить.
— Просто уйди с дороги!
Я отпихиваю его, и он двигается с места. Я высокая и сильная, благодаря танцам. Он отшатывается, и я распахиваю дверь так сильно, что она ударяется о стену, трескается штукатурка и фотография в рамке с мамой и папой в молодости падает на пол.
Он подбирает фотографию и загораживает проход.:
— Грей... пожалуйста. Не бросай меня.
Я хотела бы любить его. Я хотела бы, чтобы он был отцом, в котором я нуждаюсь, в таком, который обнял бы меня и прижал к себе. Это утешило бы меня. Моя мама, его жена, умерла. Мы оба потеряли ее. Но вместо того чтобы сплотить нас, это нас отдаляет.
Он собирается с силами, делает шаг навстречу, с возрастающей решимостью во взгляде:
— Грей, пожалуйста. Не разрывай наши отношения вот так. Не делай этого с нами.
— Как ты можешь выставлять меня виноватой в этом? Я уезжаю не навсегда. Я просто еду в колледж, папа. Я... я просто делаю то, что правильно для меня. Пожалуйста, попытайся понять.
— Если ты покинешь этот дом, значит, ты сделала свой выбор. Если ты уедешь, то добровольно выберешь грехопадение.
— Это не грехопадение! Это моя жизнь. Почему ты не можешь быть разумным?
Он сжимает кулаки и выпрямляет спину:
— Я разумен. Возвращайся, и мы обсудим варианты твоего будущего.
— Мне надо уехать, пап. Я должна, — я подхожу к нему. — Я люблю тебя... я знаю, что мы разные, но... я люблю тебя.
— Так ты остаешься? — он берет меня за руку, и сталь в его взгляде слегка смягчается.
Я высвобождаю руку:
— Нет. Мне нужно уехать.
— Тогда ты сделала свой выбор. Прощай, Грей, — он отворачивается от меня, закрывает дверь, даже не оглянувшись.
И вот так легко я оказываюсь одна в этом мире.
• Глава 4 •
Я иду на похороны. Конечно же, я иду на них. Дэвин подвозит меня. Она берет меня за руку, обхватывает своей крошечной ручкой мое запястье и поддерживает меня, когда мы опускаем гроб в могилу. Во время поминок я сижу с Дэвин, далеко от моего отца. Он не смотрит в мою сторону. Ни разу. Он выглядел таким сильным во время церемонии похорон, будто он сама опора божественной веры. Ненавижу его.
Я снова плачу. Я думала, что выплакала все слезы, но что-то еще осталось. Я достаю камеру из сумочки и снимаю, как полная земли лопата ударяет по крышке маминого гроба. Люди вокруг возмущены моими безрассудством и наглостью. Мне все равно. Это последняя сцена в фильме о ней, последняя сцена из жизни Линн Бэт Амундсен.
Когда все завершилось, я цепляюсь за Дэвин, и пытаюсь дышать ровно, пока мы пробираемся через траву и надгробия. Мои каблуки застревают в земле, влажной от недавнего дождя.
— Грей, подожди! — слышу я голос отца.
Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Киваю Дэв, что она может подождать в машине. Я жду, когда папа подойдет. Он старается сдержать слезы и тяжело дышит, остановившись напротив меня.
Он вытирает лицо ладонью.
— Я ненавижу, что все так вышло. Ты единственное, что у меня осталось.
Его родители умерли, когда мне было девять, а родители мамочки — когда меня еще не было. У меня тоже остался только он.
— Я тоже все это ненавижу, пап.
— Так ты останешься? — его голос полон надежды.
Я усмехаюсь, одновременно всхлипывая:
— Нет, я не останусь. Я могла бы остаться, если бы ты принял меня такой, какая я есть. Поддержи мои решения, даже если ты с ними не согласен.
— Ты действительно собираешься переехать в Лос-Анджелес, хочу я того или нет?
— Да, папа. Я собираюсь в Лос-Анджелес, несмотря ни на что. Ты мой отец, и я хочу любить тебя. Я хочу, чтобы между нами были хорошие отношения. Но если ты не можешь понять, что я собираюсь жить по-своему, зачем пытаться что-то изменить? Ты никогда не понимал меня и никогда не хотел понять. Ты никогда не одобрял ничего, что я делала и что мне нравилось. Ты не понимаешь, почему я люблю танцы. Ты не понимаешь, почему я хочу снимать кино. И самое худшее то, что ты даже не пытаешься понять, — я поправляю сумку на плече и встречаюсь с ним взглядом, умоляя его в последний раз.