Стриптизерша
Шрифт:
Он лишь смотрит на меня в упор.
— Грей, почему бы нам не пойти на компромисс?
— Каким образом? Ты имеешь в виду, я должна отказаться от киношколы, чтобы ты был счастлив?
Он неверенно пожимает плечами:
— Ну... не бросать то, чего ты хочешь, просто сделать это отчасти.
— Нельзя сделать это отчасти, папа. Я в любом случае уезжаю. Останемся мы в хороших отношениях или нет, решать тебе. Наши отношения зависят от тебя.
Его взгляд становится жестким, и он засовывает руки в карманы.
— Значит, прекрасно. Будь повесой.
Я смеюсь:
— Боже, как драматично. Я не повеса, я делаю то, что для
— Пока, Грей.
Никто из нас не сказал «Я люблю тебя». И никаких объятий. Я жду, что он изменит свое решение. Но он не меняет. И я отворачиваюсь, иду к машине Дэвин и сажусь в нее.
Дэвин спрашивает:
— Ты...
— Я в порядке, — я сжимаю зубы, стараясь опять не расплакаться.
— Ну, это какой-то бред, но раз уж это лучше для тебя, — Дэвин обеспокоенно смотрит на меня.
— Он не... он просто не идет на уступки. Он не допустит, — я тру глаза руками, пытаясь облегчить жжение от слез. — Он не примет то, чем я занимаюсь, а я... я не собираюсь больше давать ему управлять моей жизнью.
Наконец я плачу. Я не могу сдержаться. Несколько слез скатываются по щеке, но я не вытираю их. Мне все равно, что они смоют макияж.
— Так что теперь? — спрашивает Дэвин.
Я пожимаю плечами:
— Теперь? Я перееду в Лос-Анджелес.
— Одна?
Я киваю:
— Наверное.
Оставшийся путь до дома Дэвин мы проводим в молчании. Она не знает, что сказать, как и я.
Дэвин провожает меня до металлоискателя в аэропорту. Все мои пожитки поместились в чемодан и вещевой мешок, которые я сдала в багаж. Я летала самолетом лишь однажды, два года назад на мое шестнадцатилетие в Нью-Йорк вместе с мамочкой. Она помогала мне в поездке. Я обнимаю Дэвин и прощаюсь с ней. Теперь я одна.
Я поворачиваюсь и в последний раз машу Дэвин, и затем сосредотачиваю внимание на контрольном пункте. Пожилой мужчина в очках с толстыми стеклами и в ярко-голубой униформе сидит за столом. У меня в руках посадочный талон, который для меня распечатал папа Дэвин.
— Водительские права? — спрашивает мужчина, не глядя на меня.
Я копаюсь в сумке, нахожу права и показываю ему. Он бросает взгляд на меня, на документы, записывает что-то на моем билете и машет мне, чтобы я проходила дальше. Люди вокруг меня, кажется, знают, что нужно делать. А я нет. Я смотрю, как женщина передо мной снимает туфли, вытаскивает большой черный ноутбук из сумки и кладет его в белый контейнер. Туда же по отдельности отправляются кошелек, права, посадочный талон и обувь. Я следую за ней, снимаю мои туфли без каблуков и складываю их в контейнер с остальными вещами. Жду своей очереди, чтобы встать на штуку, напоминающее нечто из «Звездного пути», крутящуюся стену в цилиндрическом стеклянном ограждении. Мне говорят поднять руки над головой, и устройство крутится вокруг меня.
Что, если им понадобится меня обыскать? Мне нечего прятать, но я все равно встревожена. Они пропускают меня, и я забираю свои вещи. Весь этот процесс такой... неловкий, до странного интимный. Бизнесмены в костюмах ходят вокруг в одних носках, женщины босиком, жонглируя пожитками и стараясь не попадаться друг другу под ноги, и за всем этим безразлично наблюдают сотрудники в голубых рубашках, выкрикивая указания и изображая суровый вид.
Пройдя мимо книжных магазинов, отделов дьюти-фри, кафе и туристических групп с рюкзаками и в наушниках с чемоданами наперевес, я нахожу свой выход на посадку. Я вижу у выхода еще одного одинокого путешественника, мужчину за тридцать с аккуратно выбритой эспаньолкой и дорогим портфелем. У него три телефона на ремне, с руки свисает пиджак, и он читает «Нью-Йорк Таймс». Он бросает на меня взгляд, оглядывает и продолжает меня игнорировать. Меня, кажется, в упор никто не замечает.
Мне в жизни еще никогда не было так одиноко. У меня с собой айпод и книга «Дыхание, глаза, память» в мягкой обложке, которую дала мне Дэвин. Не знаю, почему она решила, что мне нужна эта книга, но это поможет скоротать время. Я жду еще час, отбросив свою собственную жизнь и погружаюсь в проблемы других людей.
Полет долгий и скучный. Я дочитываю книгу на полпути, и мне больше нечем заняться, кроме как слушать песни в айподе на повторе. Я просматриваю каталог магазина «SkyMall». Посадка неприятная и тряская, а аэропорт Лос-Анджелеса огромный и запутанный. Это до сих пор похоже на сон, словно я могу в любой момент проснуться в своей постели дома, и там будет мамочка, живая, и она приготовит мне завтрак. В конце концов, я нахожу зал выдачи багажа и ожидаю свои сумки. На моем вещевом мешке появился новый разрыв.
Я иду по знакам к выходу, и, когда стеклянные двери раскрываются, меня сбивает с ног волна горячего воздуха. Внезапно все становится реальным. У меня с собой 400 долларов; половина этой суммы моя, то, что осталось от пособия. Остальное — подарок родителей Дэвин. Это все, что у меня есть. 400 долларов. Дорога от аэропорта до университета стоит 40$, и у меня остается 360$. Я не ела с тех пор, как покинула дом Дэвин, и у меня урчит в животе. Я слишком нервничаю и напугана, чтобы есть. Водитель такси — огромный, молчаливый и чернокожий мужчина, с тонкими дредами до плеч. Он ничего не говорит. Когда мы приезжаем в Университет Южной Калифорнии, он просто показывает на счетчик и ждет. Я расплачиваюсь, неохотно расставаясь с деньгами.
Университет огромен. Я иду за другими молодыми людьми моего возраста, примерно такими же напуганными. Большинство из них сопровождают мамы или папы, или оба родителя одновременно. Никто не замечает меня. Я следую за толпой в офис, переполненный людьми. Там есть ориентировка, тур по кампусу. Карты выдают вместе с дешевыми ежедневниками. Моя комната представляет из себя коробку с двухъярусными кроватями по одну сторону; также там стоит узкий, приземистый шкаф и крохотный компьютерный стол, который, я полагаю, принадлежит моей соседке. Он белого цвета, и в одном из углов есть узкое окно с грязными белыми шторками, задернутыми на одну сторону и пропускающими тусклый свет с улицы.
Моя соседка уже здесь, она сидит на нижней кровати, листая журнал «Vanity Fair». Она на несколько сантиметров ниже меня, на несколько размеров меньше и выглядит потрясающе, как модель. Ее макияж безупречен, а платиновые волосы гладкие, блестящие и идеально уложены ракушкой. У нее дорогая и безукоризненная одежда. На руках у нее французский маникюр, и рядом с ней, на кровати лежит сумочка от Dooney & Bourke, из которой выглядывает айфон. Она улыбается мне, оценивает мой наряд — уже не актуальную в этом сезоне, но и не дешевую одежду — юбку до колен, подходящую мне, но скромную рубашку с V-образным вырезом и поношенные туфли без каблуков, — и ее улыбка слегка блекнет. Очевидно, она не впечатлена.