Строчка до Луны и обратно
Шрифт:
Раза три удалось мне изо всех сил оттолкнуть ногой железный стул, привешенный на цепях. Девчонка в плаще только «ах» успевала вскрикнуть — летела вверх, в сторону, коса с бантом за ней. Лицо у девчонки было такое испуганное, что я прямо со смеху помирал. И еще сильнее оттолкнуть ее старался.
Покрутили нас минут пять и мотор выключили. Цепи постепенно опустились, я на ходу отстегнул ремень и соскочил, не дожидаясь остановки карусели.
— Здорово? — спросил Женька.
— Во! — Я показал большой палец, а сам за красным плащом наблюдаю. — Может,
— А! — поморщился Женька. — Зачем они нужны!
Я вспомнил нашу Таньку — председательницу отряда и тоже поморщился:
— И правда, ну их. Еще связываться!
А Женька сделал серьезное лицо и тихо говорит:
— Есть дело интересное. Пойдем?
— Куда? — спрашиваю. — Какое дело?
— Сам увидишь.
Мы свернули на тихую боковую аллейку и мимо кустов сирени с крупными, набухшими почками пошли к мостику через ручей. Вода в ручье была мутная, текла быстро. За мостком, метров через двести, — река. Туда и бежал ручей. «Может, на реку, — думаю, — ведет меня Женька?» Я хотел остановиться, посмотреть — холодная ли вода в ручье, а Женька сказал:
— Что ее смотреть? Пошли. Уже скоро.
— Да куда ты? Скажи?
— Иди, не пожалеешь… Ты парень как, не из трусливых, или, может, боишься?
После такого вопроса — кому не станет боязно! Только я и вида не подал.
— Ладно, чего об этом разговаривать. — И сам уже тороплю: — Идем! Где там интересное?
— А вот, — говорит Женька и показывает на синий киоск, наглухо заколоченный спереди досками.
— Ну и что?
— Там дверь на честном слове держится… А кругом, видишь, — Женька оглянулся, — никого. Глухое место.
— Ну и что? — снова спросил я.
— Дверь посильней нажать — откроется.
— А что там? — Мне все-таки было страшновато.
— Да ничего. Летом водой торговали.
— Если ничего нет, так зачем же…
— Чудик! — тихо засмеялся Женька. — В том и дело, что нет ничего. Просто так залезем, и никто нас не увидит. Трусишь, что ли?
— Почему? — фыркнул я. — Не трушу… Ну давай, поглядим.
И верно: под нашим сильным нажимом в замке что-то хрустнуло, дверь со скрипом открылась. Мы еще раз оглянулись и вошли внутрь. Дверь за собой снова прикрыли, но она заскрипела так, что мне показалось, будто весь наш город услышал этот ужасный скрип.
В щели досок проникал свет, и мы разглядели прилавок, трубу с краном, внизу под прилавком стояли три запыленные пустые бутылки.
— И что? — спросил я шепотом.
— Давай бутылки кокнем? — сказал Женька.
Он взял бутылку и ударил донышком по железной трубе. Донышко отскочило.
— А ты попробуй.
У меня получилось еще лучше: бутылка разлетелась на несколько частей.
— Тише, ты, — сказал Женька и так хватил по трубе новой бутылкой, что та разлетелась вдребезги.
Потом, отдуваясь от натуги, мы вдвоем отогнули трубу в сторону, вывинтили и бросили кран. Хотели еще отодрать желтый пластик с прилавка, но пластик прибит был крепко, и мы оставили его в покое.
— А что еще? — деловито спросил я.
— Да что хочешь, то и делай, мораль никто читать не будет, — ответил Женька, и глаза его метнули какой-то злорадный блеск. Потоптавшись на месте в тесном киоске, он вдруг решительно заявил:
— Хватит, —
Я тоже плюнул, чтобы Женьку поддержать.
Мы прислушались и тихонько вышли из киоска, наглухо забитого на зиму досками.
Леон Шишкин
Семиклассники считали Леона человеком особенным. Для этого были свои причины. Необычно звучало его явно французское имя в соседстве с такой типично русской фамилией — Шишкин. Но дело, конечно, не только в имени. Дело в характере Леона. Здороваясь, он никогда не подавал руки. Так объяснял: «Ты же знаешь, я не враг тебе, и нечего проверять — ни ножа, ни камня в руке у меня нет». Завидя в туалете курильщика, Леон мог серьезным топом предупредить: «Проживешь на восемь лет меньше». Когда он в школьном буфете обедал и, облокотившись на шаткий стол, залил супом свои новые брюки, то написал в журнал «Наука и жизнь» и в Управление мебельной промышленности длинное письмо. В нем Леон доказывал, что столы и стулья промышленность должна изготовлять не на четырех ножках, а на трех, потому что опора на три точки — самая устойчивая. А кроме того, утверждал Леон, это сэкономит тысячи тонн лесоматериалов.
Зимой, в самый коварный гололед, Шишкин расхаживал по обледенелым тротуарам без всякой опаски: на каблуки цеплял скобочки с малюсенькими гвоздиками, которые, по его объяснениям, куда-то втыкались, увеличивали силу трения, — короче, предостерегали от падений. Эти скобочки смастерил он сам.
Леон Шишкин, несмотря на странности характера, был вполне компанейским парнем. Те же свои диковинные скобочки для ходьбы в гололед он охотно показывал ребятам, объяснял, как их сделать, как надежно крепить на каблуке.
В классе нашлись такие, что прямо-таки загорелись этим делом, другие пожимали плечами, а Сергей Санюхин, ладный парень, с длинными, вьющимися волосами, лишь брезгливо оттопырил губу, на которой уже заметно темнела полоска будущих усов:
— Это, мсье Шишкин, из самой Франции такая штукенция у тебя?
Сергей не терпел Леона, давно копил в душе глухую неприязнь и зависть к нему. Завидовал его уверенности, его непохожести на других и тому, как Леон независимо и спокойно держится с ребятами, с девчонками. Особенно раздражало Сергея отношение самих девчонок к Леону. Что нашли в нем? Липнут как мухи, записочки пишут, вздыхают. Даже Лёля Нефедева, первая красавица класса, и та млеет перед ним.
Расчесывая дома перед зеркалом свои пышные кудри, Сергей, бывало, не раз искренно удивлялся: слепые они, что ли, эти девчонки — не видят, кто настоящего внимания достоин. Разве сравниться мозгляку Шишкину с ним, Сергеем Санюхиным, или просто Санюхой, как ласково называют его друзья! Рост, плечи, глаза, широкий лоб — мушкетер! Еще бы шпагу на бок да плащ на плечи, ух! — он бы из Леончика бифштекс приготовил, по всем правилам французских мушкетеров!
В один из дней мая, когда уже и сказать было трудно — то ли весна кончилась, то ли началось лето, и когда в классе сидеть за партой стало вовсе невмоготу, неприязнь к Леону переросла у Сергея в чувство, близкое к ненависти.