Стройбат
Шрифт:
Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»
От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился — разбудили.
Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
— Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? — спросил
— При чем Лысодор, он без кэпа не решает, — ответил Старый и вернул Косте челим. — Не хочу. А Дощинин не отпустит.
Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
— Констанц, оставь мне бушлат, — попросил Старый.
— Тебе зачем?..
— О чем говорить! — кивнул Костя. — Заметано.
Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.
— Чего ты? — спросил Женька.
— Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…
— Сиди! — Женька за ремень потянул его вниз. — Только кайф сломаешь. Сиди.
Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
— Не надо, Жень… — вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.
— Егорка, Максимка!..
Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
— Подъем, подъем! — повторял Женька, похлопывая их по плечам. — Задача: одеться по-быстрому — и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться — двадцать секунд.
Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
— Не здесь, не здесь, — Женька вытолкал их на проход.
— Торчит! — Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. — Людмила Анатольевна!
— А-а… — донеслось из Люсеньки.
— Насосалась, кеша кожаная… — проскрипел Миша Попов. — Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
— Ты давай, давай! — отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.
— Же-еня-я… — прошептала Люсенька.
— Что с тобой? Плохо?
— Тошнит…
— Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, — бухтел свое Миша Попов.
— Мам-ма… — простонала Люсенька. — Тошнит…
— Вкось пошло, — улыбнулся Эдик Штайц. — Точняк блевать будет!
— Давай ее на улицу, — предложил не заснувший еще Старый. — На свежачок…
— Не надо… — стонала Люсенька. — Ма-ма…
Костя
— Сюда ее, к стеклу, похолодней, — сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.
— Ага-а… — простонала она. — Лучше-е…
— Блевать будет, — уверенно повторил Эдик. — Сейчас бу…
Эдик не успел договорить — Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.
— Тряпку! — рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.
— Богдан! — прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. — Кончай базар!
— Отдыхай лежи! — заорал Женька, ощерившись.
В ответ в углу звякнули пружины — Куник встал.
— Я кому сказал: тряпку! — Женька хлопнул в ладоши.
За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.
— А-а! — закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
— Свет! — взвыл Женька на всю роту. — Бабай! Свет!
— Рота, подъем! — спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.
4
Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.
— Куда?! На место! — Куник затолкал Костю в проем между койками. — Подъе-ем! — орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу, — Подъем!..
Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
— Люся, Люся, — задыхаясь, бормотал Женька. — Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… посмотрим…
Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.
Бабай метался по роте.
— Чего такое?! — Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. — Чего?!
— Воды! — отшвырнул его Женька. — Воды дай!
Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.
— Вторая рота. Блатные, падла! — рычал он.
Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
— Кому не касается?! — орал он. — Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!