Структура и динамика психического (сборник)

Юнг Карл Густав

94 Однако естественный ход вещей никогда не может принести человеку полного удовлетворения, поскольку он обладает избытком либидо, для которого другой градиент может оказаться более благоприятным по сравнению с естественным. По этой причине человек неизбежно будет стремиться к такому градиенту, независимо от того, насколько часто его, возможно, будет отбрасывать редукцией к естественному градиенту. Поэтому мы пришли к заключению, что в тех случаях, когда несоответствующие структуры подвергаются редукции и естественный ход вещей восстанавливается, так что появляется какая-то возможность для пациента вести нормальное существование, редуктивный процесс не следует продолжать дальше. Вместо этого процесс образования символов следует усилить в направлении их синтеза до тех пор, пока не обнаружится более благоприятный градиент для избыточного либидо. Редукция к естественному положению вещей не является ни идеальным состоянием, ни панацеей. Если бы естественное состояние действительно являлось идеальным, тогда образу жизни первобытного человека можно было бы позавидовать. Однако это никоим образом не так, о чем свидетельствует хотя бы то, что, не говоря уже о всех прочих горестях и трудностях человечекой жизни, первобытный человек терзаем суевериями, страхами и компульсиями до такой степени, что если бы ему пришлось существовать в условиях нашей цивилизации, то его нельзя было бы квалифицировать иначе, как глубоко невротическое существо, если не просто как сумасшедшего.

Что бы мы сказали о европейце, который повел бы себя следующим образом. Одному негру приснилось, что его преследовали враги, которые схватили его и сожгли заживо. На следующий день он попросил своих родственников разжечь костер, и сказал им, чтобы они держали его ступни в огне – для того чтобы при помощи этой отводящей беду церемонии предотвратить приснившееся ему во сне несчастье. Он получил настолько тяжелые ожоги, что в течение многих месяцев был неспособен ходить⁶⁵.

95 Человечество было освобождено от подобных страхов благодаря непрерывному процессу образования символов, ведущему к формированию культуры. Следовательно, за реверсией к естественному состоянию должна последовать синтетическая реконструкция символа. Редукция же возвращает нас к примитивному естественному человеку и к его своеобразному умственному состоянию. Фрейд направил свое внимание главным образом на безжалостную жажду наслаждения, Адлер – на «психологию престижа». И жажда наслаждений, и потребность в престиже, несомненно, являются очень важными особенностями первобытной души, однако они далеко не единственные. Для полноты картины нам следовало бы упомянуть и другие характерные черты первобытного человека, такие как его склонности к игре, таинственному или «героическому», но прежде всего – то выдающееся качество первобытного ума, каковым является его подчиненность надличностным «силам» – будь то инстинкты, аффекты, суеверия, фантазии, колдуны, ведьмы, духи, демоны или боги. Редукция возвращает цивилизованного человека к этой подчиненности первобытного сознания, от которой, как ему хотелось бы надеяться, он уже избавился. И так же, как редукция заставляет человека осознать свою подчиненность упомянутым «силам», тем самым подводя его к достаточно серьезной проблеме, так и синтетическое лечение символом приводит его к религиозному вопросу, причем не столько к проблеме современных религиозных убеждений, сколько к той же религиозной проблеме первобытного человека. Перед лицом самых что ни на есть реальных сил, господствующих над человеком, только равно реальная действительность способна предложить ему помощь и защиту. Не интеллектуальная система, но лишь непосредственный опыт может служить противовесом слепой силе инстинкта.

96 Полиморфизм инстинктивной природы первобытного человека находит себе прямую противоположность в регулирующем принципе индивидуации. Множественности и разделенности внутреннего мира противопоставляется интегрирующее единство, сила которого не менее велика, чем сила инстинктов. Вместе они образуют пару противоположностей, необходимую для саморегуляции, о которой часто говорят как о дихотомии природы и духа. Подобные представления коренятся в психических состояниях, между которыми человеческое сознание колеблется, подобно стрелке весов.

97 Умственное состояние, характерное для первобытного человека, может быть непосредственно пережито нами лишь в форме инфантильного психического состояния, которое все еще живет в наших воспоминаниях. Специфику этого психического состояния Фрейд достаточно справедливо характеризует как инфантильную сексуальность, поскольку позднее из этого зачаточного состояния развивается зрелое сексуальное существо.

Фрейд, однако, выводит все прочие ментальные особенности человека из этого инфантильного зачаточного состояния, так что создается впечатление, что и само разумное начало возникает из изначальной сексуальной стадии и, следовательно, является не чем иным, как последующим порождением первичной сексуальности. Фрейд не учитывает того, что инфантильное поливалентное зачаточное состояние не есть лишь своеобразно перверсная предварительная стадия нормальной и зрелой сексуальности; инфантильное состояние кажется перверсным, поскольку является предварительной стадией не только взрослой сексуальности, но и ментального склада индивида в целом. Из этого инфантильного зачаточного состояния развивается законченный взрослый человек, поэтому зачаточное состояние имеет ничуть не более сексуальный характер, нежели разум взрослого человека. В этом состоянии сокрыты не просто истоки взрослой жизни, но и все наследие предков, которое безгранично. Это наследие включает в себя не только инстинкты, доставшиеся человеку от животной стадии, но и все те дифференциации, которые оставили наследственные следы после них. Таким образом, каждый ребенок рождается с колоссальной расщепленностью в своем психическом строении: с одной стороны, он более или менее подобен животному, с другой – он представляет собой конечное воплощение извечной и бесконечно сложной совокупности наследственных факторов. Эта расщепленность является причиной напряженности зачаточного состояния и позволяет объяснить многие загадки детской психологии, в которых определенно нет недостатка.

98 Если теперь мы посредством редуктивной процедуры откроем инфантильные стадии взрослой психики, то обнаружим в качестве ее предельной основы зачатки, содержащие в себе, с одной стороны, более позднее сексуальное существование in statu nascendi [12] , а с другой – все те сложные предпосылки цивилизованного существования, о которых только что шла речь. Это отражается наиболее ярко в детских сновидениях. Многие из них – самые что ни на есть простые «детские сны», которые сразу поддаются истолкованию, но другие содержат в себе возможности смысла, от которого начинает кружиться голова, и вещи, открывающие свое глубинное значение только в свете параллелей с первобытным сознанием. Эта другая сторона есть разум in nuce [13] . Детство важно не только потому, что разнообразные искажения инстинкта уходят в него корнями, но и потому, что это – время, когда профетические (как устрашающие, так и ободряющие) сновидения и образы предстают перед душой ребенка, формируя всю его дальнейшую судьбу, так же как и те ретроспективные прозрения о жизни наших пращуров, которые далеко выходят за пределы детского опыта. Следовательно, в душе ребенка естественным состояниям уже противостоят «духовные». Человек, ведущий первобытное существование, ни в коем смысле не является просто «естественным», подобно животному – он понимает, верует, опасается, поклоняется вещам, значение которых вообще невозможно объяснить, исходя из условий его естественного окружения. Значение этих вещей фактически уводит нас далеко от всего, что естественно, очевидно и легко доступно для понимания, и очень часто находится в резком противоречии с естественными инстинктами. Нам остается лишь глубоко задумываться над всеми этими ужасными обрядами и обычаями, против которых восстает всякое естественное чувство, или над теми верованиями и представлениями, которые находятся в непреодолимом противоречии с данными опыта. Все это приводит нас к предположению, что духовный принцип (каким бы он ни был) утверждает себя вопреки просто естественным условиям с невероятной силой. Можно сказать, что это тоже «естественно», и что оба состояния имеют

одну и ту же «природу». Я нисколько не сомневаюсь в этом источнике, но должен отметить, что это «естественное» нечто строится на конфликте двух принципов (которым вы можете давать то или иное название в соответствии с вашим вкусом) и что это противостояние есть выражение, а, возможно, также и основа того напряжения, которое мы называем психической энергией.

12

В состоянии зарождения (лат.).

13

В сжатом виде (лат.).

99 Кроме того, и с теоретических позиций у ребенка должно присутствовать определенное напряжение противоположностей – в противном случае не могло бы быть и речи об энергии, поскольку, как сказал еще Гераклит, «война – отец всех вещей». Как я уже отметил, этот конфликт может быть понят как противоборство между глубоко примитивной природой новорожденного младенца и его высоко дифференцированным наследием. Характерным признаком естественного человека является его абсолютная инстинктивность, обусловленная тем, что его существование полностью находится во власти инстинктов. Наследие, противящееся такому состоянию, состоит из мнемонических вложений, накапливающихся в результате всего опыта его предков. Многие склонны воспринимать эту гипотезу скептически, полагая, что имеются в виду «врожденные идеи». Несомненно, это не так. Скорее, перед нами проблема врожденных возможностей идей, «тропинок», постепенно возникающих благодаря кумулятивному опыту наших предков. Отрицать наследование подобных тропинок было бы равносильно отрицанию наследства, заключенного в мозге. Чтобы быть последовательными, таким скептикам следовало бы утверждать, что ребенок рождается с мозгом обезьяны. Но так как он рождается с человеческим мозгом, значит, он унаследовал его от своих предков. Естественно, само функционирование мозга остается глубоко бессознательным для ребенка. Сначала он сознает только инстинкты и то, что противостоит этим инстинктам, а именно – своих родителей. По этой причине ребенок не имеет представления о том, что стоящее на его пути, возможно, находится внутри него самого. Справедливо или нет, оно проецируется на конкретных родителей. Эта инфантильная предубежденность настолько живуча, что нам, врачам, нередко с огромным трудом удается убедить своих пациентов в том, что злобный отец, который ничего не позволял им, находится скорее внутри, нежели вовне их самих. Все, что исходит из бессознательного, появляется спроецированным на других. И дело не в том, что эти другие совершенно не виноваты, а в том, что даже наихудшая проекция, по крайней мере, «вешается на крючок», возможно, совершенно незначительный, но все же – крючок, предоставляемый другим лицом.

100 Хотя наше наследство состоит из физиологических проводящих путей, оно, тем не менее, некогда представляло собой психические процессы наших предков, оставившие свой отпечаток. Если они снова осознаются индивидом, то это может произойти только в форме новых психических процессов; и хотя эти процессы могут стать осознанными только благодаря индивидуальному опыту и, следовательно, возникают как индивидуальное приобретение, они, тем не менее, остаются предсуществуюшими тропами, которые лишь заполняются индивидуальным опытом. Вероятно, любой «впечатляющий» опыт – лишь такой прорыв в старое, доселе бессознательное русло.

101 Эти предсуществующие тропы суть факты, от которых никуда не уйти, столь же неоспоримые, как исторический факт того, что человек проделал путь от своей первобытной пещеры до современного большого города. Это развитие стало возможным только благодаря образованию общества, которое, в свою очередь, обязано своим возникновением обузданию инстинкта. Обуздание инстинкта с помощью психических и духовных процессов осуществляется с одинаковой силой и одинаковыми результатами как в отдельном человеке, так и в истории человечества. По своему содержанию это устанавливающий нормы, или, выражаясь точнее, «номотетический»⁶⁶, процесс, черпающий свою силу из бессознательной реальности вышеупомянутых унаследованных троп. Собственно, сам разум как деятельное начало в этом наследии состоит из суммы умов наших предков, «невидимых отцов»⁶⁷, чей авторитет заново рождается вместе с ребенком.

102 Философское понятие ума как «духа» в качестве самостоятельного термина все еще не в силах освободиться от сковывающего его отождествления с другой коннотацией духа, а именно духа как «призрака» («ghost»). С другой стороны, религии удалось преодолеть языковую ассоциацию с «духами», дав высшему духовному авторитету имя «Бог». На протяжении веков под влиянием этой концепции вырабатывался духовный принцип, противостоящий чистой инстинктивности. Особенно важно в данном случае, что Бог понимается одновременно и как Творец природы. В нем видят создателя тех несовершенных существ, которые заблуждаются и грешат, и в то же самое время он является их судьей и надсмотрщиком. Простая логика подсказывает: если я создаю творение, которое впадает в заблуждение и грех, и не имеет практически никакой ценности вследствие своей слепой инстинктивности, то я явно плохой творец, даже не завершивший обучения созданных мною людей. (Как мы знаем, этот аргумент играл важную роль в гностицизме.) Но религиозная точка зрения противопоставляет этой критике утверждение, что пути и намерения Бога неисповедимы. Действительно, как показывает история, гностический аргумент не пользовался сколько-нибудь значительной популярностью, поскольку неприступность Бого-понятия, очевидно, отвечает жизненной потребности, перед которой бледнеет всякая логика. (Следует понимать, что мы говорим здесь не о Боге как Ding an sich [14] , но лишь о человеческой концепции, которая как таковая является законным объектом науки.)

14

Вещь в себе (нем.).

103 Несмотря на то, что Бого-понятие – это преимущественно духовный принцип, тем не менее, коллективная метафизическая потребность обусловливает убеждение в том, что Бого-понятие одновременно является и идеей Первопричины, от которой происходят все те инстинктивные силы, которые противоположны духовному принципу. Таким образом, Бог (обычно) предстает перед нами не только как сущность духовного света, появляющегося в виде самого последнего цветка на древе эволюции, не только как духовная цель спасения, в котором все творение переживает свою кульминацию, и не только как завершение и цель всего, но и как темнейшая, кромешная первопричина самых мрачных глубин Природы. В этом убеждении состоит колоссальный парадокс, несомненно отражающий глубокую психологическую истину. Дело в том, что он утверждает сущностную противоречивость одного и того же бытия – бытия, сокровенный характер которого есть напряжение противоположностей. Наука называет это «бытие» энергией, поскольку энергетический процесс отражает живое неравновесие между противоположностями. По это причине Бого-понятие, само по себе до невозможности парадоксальное, настолько удовлетворяет человеческим потребностям, что никакая логика, какой бы она ни была убедительной, не в силах устоять перед ним. Действительно, самая тонкая рефлексия едва ли смогла бы найти более подходящую формулу для этого фундаментального факта внутреннего опыта.