Структура и динамика психического (сборник)
Шрифт:
Примечание
Написано в 1916 году и озаглавлено «Die Tranzendent Funktion». До 1953 года хранилось среди бумаг профессора Юнга. Впервые опубликовано в 1957 году Студенческой ассоциацией Института К.Г. Юнга в Цюрихе в переводе на английский А.Р. Поупа. Оригинальный текст на немецком языке был существенно исправлен автором и опубликован в: Geist und Werk… zum 75. Geburdstag von Dr. Daniel Brody (Zurich, 1958) вместе с важными предварительными замечаниями, написанными специально для этого издания. Для данной публикациии автор частично переписал статью. Настоящий перевод основан на переработанной немецкой версии, а перевод А.Р. Поупа использовался в качестве дополнительного источника.
Обзор теории комплексов
194 Современная психология имеет нечто общее с современной физикой в том отношении, что ее метод получает от интеллекта гораздо большее признание, нежели сам предмет. Этот предмет, психическое, настолько разнообразен в своих проявлениях, настолько неопределен и ни к чему не привязан, что даваемые ему определения трудно, если вообще возможно, интерпретировать, в то время как определения, основанные на наблюдении и вытекающем из этого методе, могут иметь – или, в конце концов, должны иметь – и свое количественное выражение. Психологическое исследование исходит из этих эмпирически или произвольно определенных
21
С долей иронии (лат.).
195 При таких обстоятельствах достаточно очевидно, что почти все изучаемое зависит от метода и его исходных положений, которые в значительной степени определяют результат. Действительный объект исследований, конечно, играет определенную роль, но он не может проявлять свое самостоятельное бытие, не потревоженное и находящееся в естественных условиях. Таким образом, в экспериментальной психологии, и особенно в психопатологии, давно уже признано, что каждая конкретная экспериментальная процедура еще не постигает непосредственно сам психический процесс, но что между этим процессом и экспериментом – который можно было бы назвать «экспериментальной ситуацией» – встраивается некоторое психическое состояние, которое также видоизменяется. Эта психическая «ситуация» иногда может подвергнуть опасности весь эксперимент, ассимилируя не только процесс эксперимента, но и лежащие в его основе цели. Под «ассимиляцией» мы понимаем отношение со стороны субъекта, который неверно интерпретирует эксперимент, потому что он изначально имеет непреодолимую тенденцию рассматривать его, так сказать, в качестве теста на сообразительность, или интеллектуального теста, или как нескромную попытку заглянуть «за кулисы» его души. Такое отношение маскирует процесс, который экспериментатор пытается рассмотреть.
196 Подобное положение вещей является вполне обычным для ассоциативных тестов, изначально направленных на определение средней скорости реакции и на ее качество. Однако опыт их проведения показал, что этот результат малозначим, так как действенность метода оказалась под сомнением ввиду автономного поведения психического, иначе говоря, ассимиляции. Именно так я открыл чувственно окрашенные комплексы, которые ранее воспринимались как несостоятельные издержки реакции.
197 Открытие комплексов и феномена ассимиляции, вызываемого ими, достаточно ясно показало несостоятельность старой точки зрения – отсылающей назад, к Кондильяку, – которая допускала изучение изолированных психических процессов. Не существует изолированных психических процессов, как не существует изолированных жизненных процессов; во всяком случае, путем экспериментальной изоляции выявить их пока не удалось1. Только лишь посредством специальной тренировки внимания и сосредоточения субъект может изолировать процесс таким образом, что он станет отвечать требованиям эксперимента. Но это уже другая «экспериментальная ситуация», отличающаяся от ранее описанной тем, что теперь влияние ассимилирующего комплекса преодолено сознательным мышлением, в то время как раньше это происходило за счет более или менее бессознательных низших комплексов.
198 Все это совершенно не означает, что ценность эксперимента подвергается сомнению в каком-либо фундаментальном смысле – только лишь критикуется его ограниченность. В области психофизиологических процессов – например, сенсорного восприятия или двигательных реакций, – где преобладают чисто рефлекторные механизмы, ассимиляции если и есть, то число их незначительно и явных нарушений эксперимента не наблюдается. В сфере же более сложных психологических процессов дело обстоит иначе: в этом случае экспериментальная процедура не может ограничиваться сведением к четко определенным возможностям. Здесь, где исчезают все препоны, вызванные специфичностью целей, появляются неограниченные возможности, которые с самого начала создают предпосылки для возникновения психологических ситуаций, которые мы называем «констелляциями». Этот термин просто описывает те ситуации, когда внешние обстоятельства высвобождают психический процесс, в ходе которого определенное содержание накапливается и дает толчок действию. Когда мы говорим, что личность «констелли-рована», то имеем в виду, что она заняла позицию, исходя из которой следует ожидать, что она будет реагировать определенным образом. Но констелляция является автоматическим процессом, который происходит невольно и который невозможно остановить по собственному желанию. Констеллированные содержания представляют собой определенные комплексы, обладающие своей собственной специфической энергией. Например, в случае ассоциативного теста воздействие комплексов будет проявляться в значительных нарушениях реакции или реже будет скрыто за реакциями определенного типа; однако и в этом случае его можно распознать, так как подобные реакции больше не соответствуют смыслу тестового слова. Образованные субъекты, обладающие сильной волей, могут, пользуясь вербально-моторной возможностью, отгораживаться от значения тестового слова быстрой реакцией, так что само слово вообще не достигает их. Но это срабатывает только в том случае, когда защите подлежат действительно важные личные тайны. Искусство Талейрана использовать слова для сокрытия мысли дано немногим. Обычные люди, в особенности женщины, защищают себя с помощью ценностных утверждений. Это часто создает весьма комический эффект. Ценностные утверждения – красивый, хороший, дорогой, милый, дружелюбный и т. д. – являются атрибутами чувств. В ходе беседы можно заметить, как некоторые люди находят все интересным, очаровательным, хорошим, восхитительным или – если они англичане – изящным, изумительным, великолепным, превосходным и (особенно часто) обворожительным. Все это служит для сокрытия полного отсутствия у них интереса или для удержания объекта на расстоянии. Но подавляющее большинство субъектов не могут предотвратить образования комплексов вокруг определенных слов-стимулов, проявляя при этом различные симптомы беспокойства, главным из которых является задержка реакции. Можно также комбинировать эксперимент с электрическими измерениями сопротивления кожи, которыми пользовался Ферагут2: так называемый феномен психогальванического рефлекса дает дополнительную возможность зафиксировать нарушение
199 Ассоциативный тест представляет в этом смысле наибольший интерес, поскольку он, как никакой другой сравнительно простой психологический эксперимент, воспроизводит психическую ситуацию диалога и в то же время дает возможность точной количественной и качественной оценки. Субъект имеет дело не с вопросами в виде определенных предложений, а с туманными, двусмысленными и, следовательно, приводящими в замешательство тестовыми словами, причем от него требуется не развернутый ответ, а реакция одним словом. Точные наблюдения за нарушениями реакций позволяют вскрыть и отметить факты, которые часто пропускаются в обычной беседе, и это дает нам возможность получить указания на невысказанную основу, на те состояния готовности, или констелляции, о которых я упоминал ранее. То, что происходит в ходе ассоциативного теста, всегда имеет место во время диалога. В обоих случаях мы имеем дело с психологической ситуацией, которая констеллирует комплексы, ассимилирующие предмет разговора или ситуацию в целом, включая участвующие стороны. Беседа теряет свой объективный характер и свою реальную цель, поскольку констеллирующие комплексы ломают намерения говорящих и могут даже вложить в их уста ответы, которые они впоследствии не вспомнят. Этот феномен используется на практике во время перекрестного допроса свидетелей. Его эквивалентом в психологии является так называемый эксперимент повтора, который обнаруживает и локализует провалы в памяти. Скажем, после сотни реакций-ответов субъекта спрашивают, какие именно ответы он давал на отдельные тестовые слова. Провалы или фальсификации памяти проявляются с умеренной регулярностью во всех ассоциируемых областях, нарушенных комплексами.
200 Итак, я намеренно избегал обсуждения природы комплексов, основываясь на предположении, что она в общем известна. Слово «комплекс» в его психологическом смысле проникло в обыденную речь как в немецком, так и в английском языках. Сейчас всем известно, что у людей «есть комплексы» или что люди «обладают комплексами». Не так хорошо известен, хотя намного более важен с точки зрения теории тот факт, что комплексы могут обладать нами. Существование комплексов заставляет поставить под сомнение наивное предположение о единстве сознания, которое отождествляется с «психическим», и верховенстве воли. Всякая констелляция комплексов предполагает расстройство сознания: единство сознания нарушено и волевая направленность затруднена, если вообще возможна. Даже память, как мы видели, часто подвергается заметному воздействию комплекса. Следовательно, комплекс является психическим фактором, в энергетическом смысле обладающим ценностью, которая часто превосходит по величине ценность вполне осознаваемых намерений, иначе подобные нарушения в организации сознания были бы невозможны. Фактически, активный комплекс загоняет нас в состояние принуждения, навязчивого мышления и действия – состояния, для которого при соответствующих обстоятельствах единственным подходящим определением может стать юридическое понятие сниженной ответственности.
201 Что же, наконец, такое «чувственно окрашенный» комплекс с научной точки зрения? Это образ определенной психической ситуации, который сильно эмоционально акцентуирован и к тому же несовместим с привычной установкой сознания. Этот образ имеет мощную внутреннюю связанность и слаженность, присущую только ему целостность и вдобавок относительно высокую автономность, а значит, подлежит контролю сознательного разума лишь в ограниченной степени и проявляет себя как одушевленное постороннее тело в сфере сознания. Такой комплекс обычно подавляется усилием воли, но его существование не подвергается серьезной опасности, поэтому при первой же возможности он заявляет о себе с прежней силой. Определенные экспериментальные исследования показывают, что кривая его активности или интенсивности имеет волнообразный характер, с «длиной волны», измеряемой несколькими часами, днями или неделями.
202 Мы должны выразить благодарность французским специалистам в области психопатологии, в частности, Пьеру Жане, за наше сегодняшнее знание о состоянии экстремальной разорванности (диссоциабельности) сознания. Жане и Мортон Принс – оба, но порознь – сформулировали представление о способности личности к расщеплению на три или четыре фрагмента и выяснили, что каждый из них имеет свои специфические особенности и собственную независимую память. Эти фрагменты сосуществуют относительно независимо один от другого и могут взаимно замещать друг друга в любой момент времени, что означает высокую степень автономности каждого из них. Мои изыскания в области комплексов подтверждают эту довольно неутешительную картину возможности психической дезинтеграции, так как фундаментальных различий между фрагментом личности и комплексом не существует. Можно говорить об их существенном сходстве до тех пор, пока мы не перейдем к деликатному вопросу о фрагментированном сознании. Личностные фрагменты, несомненно, обладают своим собственным сознанием, но пока без ответа остается вопрос, обладают ли также собственным сознанием такие небольшие психические фрагменты, как комплексы. Должен признать, что этот вопрос часто занимает мои мысли, поскольку комплексы проявляют себя подобно «дьяволам» Декарта, и, похоже, получают удовольствие от своих «проделок». Они подсовывают не то слово в чей-то рот, заставляют забыть имя человека, которого как раз надо с кем-то познакомить, вызывают першение в горле как раз в момент самого приглушенного фортепьянного пассажа во время концерта, заставляют опоздавшего, крадущегося на цыпочках, перевернуть с грохотом стул. Они подстрекают нас поздравлять с чем-то людей на похоронах, вместо того чтобы выразить соболезнование – принуждают нас ко всему тому, что Ф.Т. Фишер приписывает «озорному, непослушному объекту»3. Они являются действующими лицами наших сновидений, которым мы так бессильно противостоим; они – эльфы, так ярко описанные в датском фольклоре в истории о пасторе, который пытался обучить двух из них молитве: они прилагали неимоверные усилия, чтобы вслед за ним правильно повторять слово в слово, но после первого же предложения добавляли: «Наш отец, который не на небесах». Как можно догадаться, с теоретической точки зрения эти упрямые комплексы необучаемы.
203 Я надеюсь, что никто не станет сильно возражать против такой метафорической парафразы научной проблемы, принимая это с известной долей иронии. Но даже самая трезвая оценка феноменологии комплексов не может игнорировать весьма впечатляющий факт их автономии, и чем глубже проникаешь в их природу – я мог бы даже сказать в их биологию, – тем больше они раскрывают себя как отщепленные психические элементы. Психология сновидений вполне ясно показывает, как в отсутствие сознания, сдерживающего и подавляющего комплексы, они проявляются в персонифицированном виде, в точности напоминая фольклорных домовых, которые по ночам шкодят в доме. Мы наблюдаем аналогичное явление при некоторых психозах, когда комплексы становятся «слышны» и проявляют себя как «голоса», носящие сугубо личностный характер.