Струны
Шрифт:
— Я — никто. Ты должна отослать меня вместе с Элией, или убить, или посадить до смерти под замок — или вернуть на Землю Девлина и Экклес. Я видел, как вы их убили, — ну какой же из меня после этого свидетель? Ну увижу я что-то, услышу , — а кому ты сможешь меня предъявить?
Бабушка прикрыла рот ладонью и зевнула.
— Вот сейчас я вижу, что ты весь в папашу, такой же упрямый осел. Да, конечно, никакой свидетель мне не нужен, просто я не хотела терять время на объяснения. Ладно, постараюсь покороче. Серьезные люди почти никогда не встречаются лично — слишком большой риск. Но предстоящие переговоры настолько секретны, настолько важны, что эти двое согласились приехать в Кейнсвилл. Они не доверяют мне, я тоже не доверяю им. Я старая и слабая женщина. Эти мужчины гораздо моложе меня. Мне нужен телохранитель.
Телохранитель? Седрик собирался фыркнуть что-нибудь скептическое, но тут же осекся. Все это настолько бессмысленно, что может даже быть правдой. Захоти бабушка соврать, она бы придумала что-нибудь получше.
— Но почему я? Багшо в два раза тяжелее меня, а боевых приемов он знает в миллион раз больше.
— Совершенно верно, — раздраженно кивнула бабушка (ну как можно не понимать таких простых вещей!). — Именно поэтому они не согласятся доверять ему. Стороны должны иметь примерно равную силу. И ты себя недооцениваешь. Я видела результаты обследований, ты значительно сильнее, чем могло бы показаться. Эти люди — не профессионалы и уже не молоды, в случае чего ты прекрасно удержишь их до прибытия помощи. Кроме того, наши переговоры должны остаться в тайне.
Но почему не доктор Фиш?
— Ты отводишь мне роль придворного шута?
— Придворного шута? — Бабушка закинула голову и громко расхохоталась; прежде Седрик даже не представлял себе, что она умеет смеяться. — Прекрасно сказано, прекрасно! Знаешь, Седрик, странная она у тебя какая-то, эта твоя неопытность и невинность. Даже я тебя недооцениваю, раз за разом. Вот и они недооценят.
— Как Пандора? — горько усмехнулся Седрик. — А ее-то за что? За то, что она поливала тебя в этом специальном выпуске и…
Бабушка опустила глаза. Не от смущения, конечно, — Седрик догадывался, что она просто читает на своем коммуникаторе невидимую ему бегущую строку.
— Знал бы ты только, какие серьезные люди вынуждены по твоей милости ждать. — Сообщение, по всей видимости, кончилось. — Девлин в нашей беседе не упоминался; будем считать, что здесь ты разобрался своими силами. Так что же, — нетерпеливо вздохнула бабушка, — значит, тебя беспокоит судьба Пандоры Экклес?
— Я беспокоюсь за них обоих.
— Мало-помалу ты привыкнешь жить с чувством вины. Придется. Ладно, объясню тебе вкратце. Только учти, Седрик, что я не привыкла подыскивать своим поступкам оправдания.
А жаль, вертелось у Седрика на языке, могла бы и научиться.
Бабушка оперлась локтями о стол, словно готовясь прочитать длинное поучение.
— Во-первых, как тебе прекрасно известно, она клонировала себя. Она вырастила свою копию, а затем собрала урожай. Лично я воспринимаю такой поступок как неописуемо отвратительное убийство с заранее обдуманным намерением.
Ты не суд, хотелось сказать Седрику, ты не имеешь права выносить приговор, тем более — смертный. Не суд, но — может быть — правосудие, справедливость? Багшо говорит, что суд давно превратился в фикцию, его задушили юристы. Седрик молчал и смотрел в опасно поблескивающие глаза Агнес Хаббард.
— Во-вторых — нет, я не убиваю репортеров, показывающих Институт в неблагоприятном свете. Хотя соблазн такой возникал не раз и не два.
Бабушкина шутка заставила Седрика неуютно поежиться.
— Но люди склонны к суевериям. Давно уже замечено, что лучше не говорить об Институте плохо, это приносит несчастье. Пандора — далеко не первая, в воздухе витают подозрения — абсолютно, замечу, беспочвенные. Уничтожив Пандору из-за такого пустяка, как этот специальный выпуск, я пала бы ниже ее самой, но в действительности моя совесть чиста.
Седрик молчал. Если личная неприязнь здесь совсем ни при чем, зачем объяснять это так долго и с такими подробностями? А если дело совсем в другом, так в чем же именно?
Его молчание заметно раздражало бабушку.
— Так вот, во-вторых… — Она обреченно вздохнула. — И чего это, спрашивается, я гроблю на тебя столько времени? Во-вторых, смерть Пандоры — это цена, запрошенная Франклином Фрэзером за продолжение сотрудничества.
— Что-о?!
— Ох, Седрик, Седрик! — печально покачала головой Агнес Хаббард. — Мир устроен значительно сложнее, чем могло бы показаться, глядя из Мидоудейла. Ты уже знаешь главный наш секрет — что мы находим миры первого класса и заселяем их людьми. Если с Тибром все будет в порядке, он станет тринадцатым. К настоящему моменту мы переселили около трехсот тысяч. Не так уж и много, если подумать о сотнях миллионов, прозябающих в лагерях для беженцев, вспомнить об эпидемиях и потопах, но даже это стоило нечеловеческих усилий. Это, Седрик, главная работа моей жизни. И работа эта заметно увеличивает шансы на выживание человечества.
Агнес Хаббард отодвинулась от стола и скрестила руки на груди.
И Седрик, конечно же, задал именно те вопросы, которых она ожидала:
— Почему именно ты? Почему все это хранится в тайне? Кто ты такая, чтобы изображать из себя Господа Всевышнего?
Бабушка одобрительно кивнула, однако заговорила совсем о другом:
— Ты знаешь, как это делается? Каждый мир, попавший в список кандидатов, проходит скрупулезнейшую проверку. Прежде мы ограничивались научными методами, но после истории с Дубом заселяются только миры, одобренные кем-либо из банзаракских ясновидящих. Не знаю уж, на чем там основана их интуиция, но не было еще ни одного случая, чтобы она противоречила нашим конечным выводам. И — заметь это, Седрик — мы не продаем билеты за деньги, богатые не имеют никаких преимуществ, скорее уж наоборот.
А ведь бабушка хочет, чтобы я ее похвалил, подумал Седрик. На какое-то мгновение в ледяных глазах вспыхнула просьба, почти мольба. Или ему только показалось? Чушь, нельзя поддаваться на эти дешевые уловки.
— Наши колонисты неизменно набираются в лагерях, из несчастных, утративших всякие надежды людей. Мы снабжаем их всем необходимым для обустройства в новом мире. Возможно, ты считаешь меня злой, отвратительной старухой, но здесь мне стыдиться нечего.
— Но почему ты, почему именно ты-? По какому праву именно ты выбираешь, кто будет жить, а кто умрет?