Студент 2
Шрифт:
А во-вторых, античные языки — Бог с ними, а основными иностранными в учебных заведениях царской России были французский и немецкий. Французский — понятно, тогда это был главный в мире язык международного общения, а вот немецкий считался «для умных»: ученых, инженеров, медиков… Английский же тогда был занятной экзотикой, в нем упражнялись аристократы из аристократов, вроде семьи Набоковых. А вот после революции возник заметный крен в его сторону и в связи с общим усилением США, и особенно в годы Сталинской индустриализации: подавляющее большинство иностранных специалистов, приглашенных на стройки первых пятилеток, составляли американцы. Во время Великой Отечественной
У меня тут никаких заморочек не было. И в прошлой жизни я изучал английский, и учебники на полке в общаге подтверждали это. Вернее потрепанный англо-русский словарь, обнаруженный мною среди прочей литературы…
Тут я мысленно вздохнул. Изучение английского никогда меня не вдохновляло. Думаю, так же было бы с любым другим иностранным…
— Кто занятия будет вести, известно? — спросил я.
— Нет пока, — тут же ответил Саша, и я подумал, что он лукавит. Наверняка кое-что выпытал у Юлии Михайловны, но та велела пока помалкивать… Хотел было спросить и про кураторов групп, но рассудил, что здесь наверняка туману еще больше. Не стал. Зато Витька зачем-то брякнул про спортивные секции — при том что никаких попыток заняться хотя бы физзарядкой я за ним не замечал. Только абстрактный интерес к еженедельнику «Футбол-Хоккей».
Саша охотно тему подхватил, поскольку сам увлекался, как выяснилось, современным пятиборьем, несколько странноватым, на мой взгляд, видом спорта… Но тут явился чистый, мытый-бритый Толик, и дела понеслись галопом. Новоиспеченный староста вспомнил, что у него в деканате остались какие-то нерешенные вопросы — словом, все завертелось.
Предчувствие встречи с Ларисой и прежде волнительно блуждало во мне, а тут прорвалось на первый план, оттеснив все прочее. Конечно, я старался виду не подавать, был как всегда в меру приподнятый, удачно шутил в разговорах, а в глубине души уже клокотал незримый гейзер, и как в таких случаях бывает, время тянулось нестерпимо медленно… Но, конечно, я не только переживал эмоции. Старался продумать тактику, построить разговор. Правда, здесь все свелось к невеликому: «встретимся, заговорим, а там видно будет».
Тем не менее, время ползло, ползло и доползло до половины шестого. Витька с Толиком рассеялись по своим делам, я начал собираться, стараясь растянуть минуты, и все равно растянул их только пятнадцать. Без четверти шесть я был уже при параде, с удовольствием обозрел себя в зеркале — ну, моднейший элегантный парень, все со вкусом, одновременно и с юной миловидностью и с изысканной брутальностью во внешности… Короче говоря, можно быть собой довольным.
Пока! — предусмотрительно отметил я. Пока!.. И с тем отбыл.
Договорились мы с Ларисой Юрьевной встретиться у главного корпуса, но не возле входа. На задворках: с тыльной стороны здания к нему примыкал хозяйственный двор. Склады, гаражи, можно сказать, технопарк
Понятно, я не полетел туда ясным соколом, а выждал, хоть было и невтерпеж. Заставил себя пройтись немного, хотя понимал, что и тянуть тут не след. Все точно в меру. И когда я ступил в «аллею», то увидел, что задумчивая Лариса Юрьевна прохаживается туда-сюда у ворот хоздвора.
Опять же странно! Я смотрел на нее как будто из разных эпох и мужчин. И как зрелый поживший мужик, и как мальчишка, по прихоти судьбы в семнадцать лет ставший мужчиной. И виделась она мне как молодой во цвете лет женщиной, так и кем-то вроде старшей сестры, умудренной житейским опытом, от которой исходит что-то приятное, теплое… Да, по возрасту она мне могла и в матери сгодиться, но психологически я так ее совершенно не воспринимал.
Увидев меня издалека, она явно обрадовалась. Во всяком случае, улыбнулась искренне. И слово:
— Привет! — прозвучало по-дружески, будто никакой разницы в возрасте.
— Привет, — откликнулся я тем же тоном. — Прогуляемся?
— Идем, — согласилась она. И мы пошли неспешным прогулочным шагом. Я решил: тянуть нечего, надо брать дело в руки.
— Слушай! Вот эти наши встречи… Ты их как рассматриваешь? Это для тебя отдушина такая?
Она прямо-таки встрепенулась:
— Как ты сказал?! Отдушина?
— Ну да. А что?
Она странно помолчала. Лицо изменилось, вернее взгляд. Как будто она вдруг взглянула в некую немыслимую даль. И что увидела там?..
— Вот что, — сказала она так решительно, точно оборвала что-то в себе. — Пойдем ко мне домой? Приглашаю в гости! Можно считать, официально.
Вот это поворот! Но ладно.
— От таких приглашений не отказываются. Почту за честь, — гламурно выразился я.
— Это совсем недалеко, — обронила Лариса, предвосхищая мой следующий вопрос. И мы сразу забыли о вальяжном шаге, то есть она. Понеслась как пришпоренная, я едва не схватил ее за руку:
— Лариса Юрьевна! Куда помча… лась?
Она рассмеялась:
— Это верно! Но потом объясню.
Дом ее оказался в самом деле недалеко, в глубине квартала. Как многое тут в округе, переходного типа от сталинки к хрущевке. Третий этаж.
— Входи! — в голосе прозвучало нетерпение.
Вошел. Первый взор: чисто, почти стерильно. Однушка, но комната большая, потолки высокие.
— Разувайся, проходи. Не стесняйся, — пригласила она, сама скинула туфельки, босиком промаршировала в комнату. Конечно, я не мог при этом не заметить, какие у нее прехорошенькие, изящные, ухоженные ножки. Большой ценитель этого добра А. С. Пушкин, увидав такое, думаю, немедля катанул какой-нибудь бы мадригал увиденному.
— Руки мыть, — распорядилась хозяйка, что мы и сделали. После этого она пригласила меня сесть в комнате за стол, накрытый нарядной скатертью, а сама временно скрылась в кухне, зазвякала там, забренчала чем-то.
Все это в таком стремительном темпе, что я несколько оторопел. Моргнул пару раз — а Лариса уже тут как тут, и в руках у нее небольшой подносик, расписанный «под Хохлому». А на нем…
А на нем бутылка грузинского коньяка, две рюмки, блюдце с четко нарезанными на ломтики яблоками.