Студенты шутят. От сессии до сессии
Шрифт:
Зачем его высочество пожаловало в СССР, я тоже не знаю. Но в то время гостей из развивающихся и завивающихся африканских стран к нам ехало много. Одни – учиться, другие – по делам, третьи – просто по Москве пошляться. Видимо, нравилось, что в Советском Союзе к ним относятся, как в белым людям. Даже гораздо «белее», чем к своим же русским. А тот принц, о котором идет речь, был студенческого возраста, а по натуре, судя по всему, изрядным шалопаем. Потому что началась история в одной из центральных пивных Москвы. Он там пивком пробавлялся в свое высочайшее удовольствие, пока туда же не нагрянула толпа студентов, решивших как следует встряхнуться. Ну и пошло.
После неведомо какой по счету кружки познакомились – впрочем, весьма условно. Его высочество не понимал ни бельмеса по-русски,
Тут, кстати, надо пояснить, что МИФИ готовил инженеров-ядерщиков. Он был в то время институтом сверхрежимным и сверхзакрытым. В отличие от других московских вузов, у нас не было студентов даже из «братских» стран социалистического лагеря. А уж из капиталистических или сомнительного «третьего мира» – тем более. Поэтому где-нибудь в МГУ негры были обычным, повседневным явлением, а для наших парней принц оказался в диковинку. Окончательно подружившись, его пригласили с собой в общежитие, где намеревались весело продолжить вечер. Он тоже дошел уже до состояния полного доверия и повышенной легкости на подъем. Без раздумий согласился.
Конечно, у принца была охрана, сопровождающие. Но они, видимо, оказались под стать хозяину и слишком увлеклись пивком. Или проморгали – мало ли куда отлучилось высочество? Может, очередной раз в туалет побежало? Хватились – а оно исчезло! И куда – неведомо!
А студенты его вдобавок раскошелили на такси, привезли к себе в общагу. На бухло он тоже деньжат добавил. Дома, в своих стенах, принялись добирать – чтобы уже под завязку. Но сказалась обычная закономерность. Сколько бы выпивки ни было, она всегда не вовремя кончается. Тогда чья-то мудрая голова сообразила, что общага большая, комнат много. Наверняка пьют где-нибудь еще. Если заявиться с пустыми руками, то тебя, ясное дело, пошлют далеко и однозначно. А если с негром – кто же налить откажется? И впрямь, сработало. «Халява» оказалась железной. Участники вечеринки вдохновились таким успехом и придумали, как можно еще усовершенствовать столь плодотворную идею. Начали водить пьяного негра по всем комнатам и за рубль показывать.
А в это время по Москве уже разыгрался настоящий дипломатический скандал. Шутка ли – пропал наследник престола! Посол этой самой африканской державы, потирая взопревшую черную шею, видать, уже прикидывал, какой конец его карьере придумает папаша похищенного принца. Сразу отправит в котел на дворцовую кухню или сперва шкуру спустит на барабан? Целую ночь лично обзванивал все инстанции, поднял на ноги все соответствующие службы и органы.
Но нашли принца не КГБ и не милиция. Утром его нашли уборщицы. Накануне его совершенно развезло, на ногах стоять перестал. А тяжелый ведь! Да и раздурился сверх меры – то обниматься лезет, то начинает бушевать по-своему, злиться, какие-то права качать. Ну и надоел он мужикам. Таскали-таскали его по общаге – и бросили. Так он и заснул в коридоре на заплеванном полу, свернувшись калачиком под теплой батареей…
Студенческие волнения
Иногда приходится слышать и читать, что в советское время случались студенческие акции протеста, беспорядки. Подтверждаю – да, бывало. Но происходили они совсем не так, как представлялось западной «общественности» или тамошним глубокомысленным исследователям. А как именно происходили – никакой американец, немец или швед все равно не понял бы. В его стандартизованной голове подобное уложиться никак не могло.
Например, у нас в МИФИ «беспорядки» бурлили дважды. В первый раз, еще в 1960-х, все началось с празднования «Тысяча первой ночи». Эту дату отмечали на третьем курсе, после тысячи дней пребывания в МИФИ. Она приходилась на май месяц, как раз в промежуток между окончанием занятий и началом экзаменационной сессии. «Тысяча первая ночь» считалась студенческой традицией, но праздник был неофициальным, никаких ритуалов и обычаев на этот счет не существовало. Просто название звучное, а отмечали каждый сам по себе, кто во что горазд.
Но в тот раз после долгого ненастья вдруг выглянуло яркое солнце. В студгородке народ высыпал на лужайку между четырьмя корпусами общежития. Кто с книжкой, кто с бадминтоном, а кто просто так – на людей поглазеть. А тут еще в соседний магазинчик «Солнечный» пиво завезли. С подачи празднующих третьекурсников его потащили прямо ящиками туда же, на лужайку. Хотя пиво в данном случае сыграло только роль катализатора. Много ли одного магазинного завоза на население четырех корпусов?
Но те, кто еще сидел в общаге, увидели из окон, как на лужайке весело. Тоже потянулись на улицу. Собралось уже тысячи полторы молодежи. Весна, энергия у всех бьет через край, и в образовавшихся толпах закрутились водовороты стихийного буйного дурачества. У кого как, случайным образом. Где-то поют, где-то орут. Самые яркие индивидуальности, разумеется, стараются стать центрами общего внимания. Самые дурные тоже. Пыжатся, кто во что горазд, на ходу изобретают импровизированные действа.
Кто-то наряжается, чтобы посмешнее. Или толкает речи с претензией на остроумие. Потом придумали вешать отличника. Взялись уговаривать на эту роль отличника самого натурального, можно сказать, наивысшего сорта – ленинского стипендиата. Очень хорошо угостили его пивом, и он согласился. Ему нацепили на грудь табличку «отличник» и вывесили из окна третьего этажа. Конечно же, перепоясали под мышками и держали покрепче, чтоб не свалился. А дальше совсем пошли вразнос. Решили в шутку устроить шествие к институту.
«Повешенный» уже и сам вошел во вкус – ведь приятно быть героем дня, когда все вокруг тебя крутятся и на тебя пялятся! Разыграл публичное покаяние: дескать, больше я «поганкой» не буду, «прости, народ!». Соорудил себе хоругвь, нацепив на швабру черные штаны, встал во главе дурачащейся колонны. Остальные тоже придумывали, что еще отчебучить, как себя показать, чтоб приятели одобрили и девки похихикали. Из листов ватмана, на обратной стороне чьих-то курсовых проектов, склеили транспарант «Долой сессию!». Но до института они не дошли. Из окон окрестных домов люди давно уже углядели, что в студгородке творится нечто непонятное. Сообщили куда следует. Поэтому весь квартал оказался оцеплен милицией. Толпа уперлась в кордоны, дальше не пропускали. Постояли-постояли, пошумели, да и разошлись по корпусам, по комнатам.
Может, дело и спустилось бы на тормозах. Однако на следующий день по радио, то ли «Голос Америки», то ли «Би-би-си», передали – «студенты московского ядерного колледжа устроили демонстрацию, протестуя против сессии Верховного Совета» – которая, увы, проходила в эти же дни. Подавляющее большинство студентов про то, что там в Верховном Совете делалось, ни сном ни духом не подозревали. Ну неужели хоть кто-нибудь из полуторатысячной толпы передовицы официальных газет читал? Может быть, только те, кто готовился к экзамену по научному коммунизму. Или в туалете от нечего делать прочитал газетный текст перед использованием.
Но передача «вражьих голосов» обеспечила разбирательство на полную катушку. Выявленных зачинщиков, в том числе ленинского стипендиата, в два счета отчислили из института. А празднование «Тысяча первой ночи» после этого лет пятнадцать находилось под запретом. Когда наступала эта дата, в общежитие специально приходили работники деканата, присматривали – чтобы ни-ни! Никаких «тысяча первых».
Ну а другие «беспорядки» случились уже на моей памяти. Причем тоже оказались с «политикой» связаны! В это время готовились какие-то очередные выборы. Соответственно, от студентов требовалось встать пораньше, дойти до избирательного участка и проголосовать. За кого – не важно, альтернативы все равно не предусматривалось. Отметься, получи бюллетени, сунь в урну, и свободен. Главное, чтобы явка была 100 %, и чем раньше, тем лучше. Ведь ректорату и парткому надо было поскорее отрапортовать наверх. В такие дни уже с шести утра в студгородке включали на всю катушку музыку, будили спящих, от парткома и факультетского партбюро дежурные преподаватели обходили комнаты – вдруг кто-то подушкой уши закрыл и пробует еще дрыхнуть? Очень вежливо, но и очень настойчиво спроваживали всех поспешить «исполнить гражданский долг».