Стукачи
Шрифт:
— Она — ладно. А детей — жаль. Они за грехи родителей теперь страдать будут.
— Да ничего не страдать! Сбежали они, насовсем. К родне. Ее у них полно повсюду. Куда захотят, туда и укатят, где чекисты не достанут, — перебивала всех горластая Семеновна.
Люди, проходя мимо дома Абаевых, невольно ускоряли шаги.
Мраком и одиночеством, горем и стужей веяло от почерневшего за неделю дома.
Казалось, он один за всех в деревне любил, тосковал и ждал хозяев.
Семья Абаевых, живя в Масловке, ни с кем не дружила, не общалась даже с соседями. И теперь никто толком ничего не
Шло время. В колхоз от Абаевых не пришло ни одного письма. Никто не встречал их в райцентре. И через год совсем забыли… о семье сельчане.
…Помнили Масловку лишь Абаевы. Все. Да и как не помнить, коль горе, самое черное, жестокое, пришло на порог именно в той деревне. Стукнулось костяшками пальцев в окно, вырвало неизвестно куда и за что отца и мужа…
Дети проснулись от рыданий матери. Они не увидели, как забирали отца. Проспали. А ему не разрешили проститься с ними. Вытолкали во двор и увезли…
Клавдия плакала два дня. Все из рук посыпалось. А тут, словно угадав беду, внезапно в гости отец приехал. Среди ночи.
Увидел Клавку зареванной, притянул к себе, как бывало в детстве, заставил с лица мокроту стереть. Прикрикнул строго. И, усадив напротив себя Клавдю, заговорил веско, убедительно:
— Соплями горе не одолеть. Нынче мозгами шевелить надо. Уразумела аль нет? Тогда собирайся живо. Свое барахлишко, детское. И раз ночь на дворе, живей отсель, покуда вас не схватили. Ты — баба грамотная, руки — золото, не сгинешь нигде. Детву надо от сиротства уберечь. Шевелись, пока не рассвело. Шибко не грузись. Пекись о жизнях. Тряпки наживутся.
Забрала баба все необходимое. И, взяв детей за руки, обвешанные сумками, вышли Абаевы на большак. К утру пришли в райцентр. И с первым же поездом уехали на Кавказ, где много лет, отвыкнув от вида русских деревень, жил Георгий, работая с утра до ночи, помогал всем детям и внукам — деньгами и харчами. Редко в гости приезжал. Все некогда было. Хотя единственной душой жил. Всех помнил, каждого.
Вот и теперь смекнул. Свое семя всегда жаль. Решил к себе забрать дочку с детьми, над которыми неминучая беда нависла. Кто о них еще позаботится, кто примет? Оно, может, и взяли бы, конечно. Но времена настали смутные, тревожные. Свою бы голову от беды сберечь, потому те, кто помоложе, испугаться могли. А Георгию, как он сам считал, терять уже стало нечего. Всего отбоялся за свою жизнь. Всякое пережил и видел.
«Нонче птенцов от погибели бы сберечь. Они покуда не взросли, не окрепли. Им мужиками стать надо. А как, ежли отца скрутили, а мать, да что с бабы возьмешь?» — думал старик, крутя лобастой башкой.
Георгий вез Абаевых в Аджарию. К себе — в Батуми. Этот город он любил больше всего на свете и считал его раем для души и сердца своего. Никогда не хвастаясь, не понимал, как можно жить в другом городе?
Может, потому не любил ездить в гости к детям и внукам. А если такое случалось, подолгу не задерживался нигде.
Вот потому и теперь гладит кудрявую голову младшего внука, прикорнувшего на дедовом колене.
Последний мальчишка Клавдии. Ему восьмой год пошел. Самый умный парнишка, серьезный, сообразительный. А лицом — не в родителей, в него — Георгия — пошел. Как капля от капли…
Даже диву
«Вот и привезу орленка в родное гнездо. Чтоб поганое воронье гордого птенца не склевало, да душу бы его не изорвала всякая нечисть», — гладит Георгий голову внука, устроившегося на вагонной полке, и неожиданно для себя тихо запел грустную грузинскую песню. Он и сам не знал, что песня выжала из его сердца вместе с болью слезы. И они текли по лицу, сначала каплями дождя, потом ручьем, а там и потоком…
Спала Клавдя — последняя дочь, спали дети. Никто ничего не видел. А под песню легко спится, и горе уходит быстрее из души.
— О, горы мои! Вас так много на земле! Как людей! Ваши головы подпирают небо, как дела человеческие — добрые, видны всякому! Но отчего кудрявая зелень ваших голов покрывается снегами, как седина проступает на головах людей? Видно, холода и горе одинаково убивают тепло и жизнь, отнимают юность и любовь. О горы! Зачем люди так похожи на вас судьбою своей? Почему в ущельях, пряча от глаз, скрываете вы бурные потоки прозрачных вод, так похожих на слезы, вырвавшиеся из сердца? Почему молодые орлы ищут свои вершины и часто гибнут от неопытности, как и люди? Почему вы — горы, как и мы, — такие разные и непохожие, что нельзя узнать, какая гора была матерью всех? И почему молодые не живут теперь в доме отцов? Что случилось, земля моя? Скажи, как могу я вернуть радость в дом, подарить горам орлов и джигитов! Скажи! Зачем они разлетелись от сердца моего? Неужели состарившаяся, седая гора не оставит взамен себя молодую жизнь? Помоги мне, земля моя! Удержи в руках своих мою ветвь! Не дай ей погибнуть…
Старик Георгий любил эту песню. Ему казалось, что она сложена о нем.
Да и как иначе? Сколько горького пережил человек? Выстоял. Выжил. А судьба снова испытание посылает. Разве их ему не хватило?
Дрожит рука на головенке внука. Зачем его лихолетье отца лишило, заставило покинуть дом и бежать без оглядки от своего угла, спасая жизнь. Разве кто-нибудь имеет на нее право?
Мальчонка спит. Он пока ничего не понимает. Как сложится его жизнь? Пусть она не осядет туманом на висках.
В деревне Масловка семью Абаевых уже на следующий день считали без вести пропавшей, сгинувшей, несчастной.
А она ехала все дальше на юг. От снегов и морозов, от тьмы и страха, от чекистов и смерти…
Пел старик в купе, пел тихо, так что за дверями никто ничего бы и не услышал. Пел, прислонившись спиной к тонкой перегородке. И вдруг внезапно услышал песню за спиной. Ему подпели в соседнем купе. Тоже тихо, робко. Сосед услышал. Видно, и у него душа болела. На радостях такие песни не поют.
Сколько они пели вместе, не видя друг друга. Не познакомились в начале пути, не виделись. Сроднило горе…
Георгий глянул в окно. За ним — горы… Человек вздохнул тяжело. Ехал в гости с радостью, с гостинцами. Что осталось от встречи? В дверь купе просунулась голова соседа по купе. Оглядел всех. Исчез за дверью, вскоре вновь появился с корзиной фруктов, вина, сыра.
— Домой? — спросил Георгия.
— Да. Своих везу. Насовсем.
— Ешьте на здоровье. Пусть наша земля и их домом станет, — улыбнулся простодушно, искренне. И спросил: — Сам откуда?