Ступени любви
Шрифт:
Тут, однако, Амадео заметил, что лицо графа снова помрачнело.
— Стало быть, и тут я дерьмо… Ну да ладно, к делу. То, что ты сказал о Реканелли. Ты умён и понимаешь, что и предвиденную опасность не предотвратить. Помни о Челестино. Он — надежда рода. Случись что со мной… Он куда чище меня и я верю… Позаботься о нём. Ты, Северино, Энрико, Раймондо, — не оставляйте его.
Амадео не понял, почему тридцатилетний Феличиано считает Челестино надеждой рода. Он сам больше не намерен вступать в брак? Но почему? Энрико сказал, что он совсем не любил Анжелину. И мать говорила ему, что семейная жизнь Феличиано не радовала
Неожиданно он услышал:
— Я благодарен тебе, Амадео, и прежде всего за молчание. Я помню, как пугали меня твои внезапные прозрения, и знаю, сколь много ты способен уловить, заметить, прочувствовать. Я уверен, что ты рано или поздно поймёшь моё бремя. Я уповаю, что ты пощадишь меня, и твоё понимание умрёт в тебе. Я не жалею, что встретился с тобой.
Амадео почувствовал, что его сковало почти летаргическое оцепенение. Феличиано не скрыл от него, что несчастен, но отказывался говорить начистоту. Амадео безмолвно смотрел на друга, которого запомнил, как воплощение благородства. Теперь он портит деревенских девок, пьёт, после кается в… в чём? Слова Энрико проступили новой гранью, рассказ матери… Понимание чего-то сумрачного медленно подползало к Амадео и уже проступало где-то на кромке сознания.
— Могу я спросить?
— Я боялся этого. — Феличиано поднял глаза на Амадео. — Спроси.
— Есть непроговариваемое, но… ты сможешь в этом испытании не потерять себя?
Феличиано ответил не сразу.
— … Да… Наверное. Теперь да. Я выдержу. Худшее я пережил.
— Имея четверых преданных друзей, ты всё равно не готов довериться никому?
Феличиано покачал головой и вздохнул.
— С бедами мы все один на один, Амадео.
У Лангирано сжалось сердце.
— Ты готов выслушать меня?
Феличиано выпрямился и осторожно кивнул.
— Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа. Господь милостив, и порой наказывая нас, он скорбями лишь очищает нас от налипшей на нас грязи греха. Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись.
Феличиано бросил на него пристальный взгляд и кивнул. На прощание крепко обнял друга.
Лангирано направился домой. На сердце было мутно и тревожно, что-то томило и отягощало, царапало душу до крови, но причины томящей муки он не постигал. Объяснение с Феличиано, на которое тот пошёл сам, прояснило только одно — боль друга была подлинной и пожирала его.
Амадео поморщился. Как всё было легко и просто в те зелёные года, и сколько тягостей и мук принесла им зрелость! У Лангирано болела душа за друга, но тут он понял, что что-то гнетёт его самого, гложет, как червь. Неожиданно догадался. Это были застрявшие в памяти сказанные поутру слова Энрико о детях. Стало быть, тот всё же надеется… на что? Энрико — гаер, но никто никогда не отказывал ему в благородстве, он не сможет сделать Чечилию своей подружкой — и из любви к Феличиано, да и соображений чести. Но жениться на Чечилии? Глупо и мечтать об этом. Но он всё же мечтает… Он влюблён, и похоже, проделал утомительный путь в Неаполь только ради… ради неё? Энрико никогда не осмелится попросить у Феличиано руки Чечилии, ведь даже с дворянскими грамотами он для неё — плебей.
Но нет, вовсе не дела Энрико, понял Амадео, угнетали его. Сердце его ныло от своих забот, и пора было принять решение. Хватит искушений, хватит блудных снов. Надо посвятить душу и тело Господу и уповать на Его помощь. И у него никогда не будет детей, его ждал путь горний. Но почему Раймондо говорил за столом столь странные вещи? Нужно повидать его…
На восток наползала грозовая туча. Амадео миновал окраинную улицу и остановился — вокруг него неожиданно закружил белый голубь, слетел на землю, запрыгал у ног, и ошарашенный Амадео вдруг увидел на булыжной мостовой старую подкову. На сердце его потеплело. Две хорошие приметы.
Едва переступив порог собственного дома, Амадео Лангирано замер в изумлении. Господь услышал его желание поговорить с епископом о монашестве — и исполнил его. Возле камина на стуле с высокой спинкой как Римский Наместник Христа на земле восседал Раймондо ди Романо. Но рядом с ним сидела Делия ди Романо в алом платье. Девица была сегодня особенно прелестна и впервые роскошно одета. Вырез платья обнажал лилейную шею и ложбинку белоснежной груди, Амадео смутился и опустил глаза, почувствовав волну жара, охватившего его. Господи, как же суета мира всё ещё отзывается в его некрепком сердце… На коленях у Делии пристроился кот Кармелит и музыкально мурлыкал, а донна Лоренца угощала гостей. Кармелит увидел его первым и тихо чихнул. Амадео сконфуженно улыбнулся.
Добрые предзнаменования множились.
Едва заметив его на пороге, его преосвященство порывисто поднялся.
— Амадео! Ты мне друг? — безапелляционность и явная риторичность вопроса рассмешила Амадео, но он знал, что подобные вопросы обычно предваряли просьбы тяжёлые и обременительные, и осторожно заметил.
— Я тебе друг, разумеется, Раймондо.
— Во-о-от! — восторженно отозвался тот, словно только этого и ждал, — а друзьям что предписано? «Носить бремена друг друга!»
Мессир Лангирано улыбнулся.
— Но надеюсь, ты не фарисей и не возложишь на меня бремя неудобоносимое, что свалит меня?
— Ну, что ты?! Я всё обдумал. Всё хорошо получится: возьмёшь бремя моё с плеч моих — я и в Рим осенью на диспуты съезжу, и в Болонье зиму проведу, а то сижу ведь с апреля как привязанный. А сил моих с ней, уж ты поверь, нет. Третьего дня в храме какой-то потаскун так на неё пялился, что я едва службу не остановил, да по рылу посохом ему не заехал, а по городу с ней пройти немыслимо — молодые кобеля так и прыгают, не ровен час, не устерегу, опрокинет кто — отец проклянёт с того света. А зачем мне эти сложности?
Амадео подумал было, что Раймондо всё ещё не протрезвел со вчерашнего застолья, но тот пил совсем мало и ныне смотрел глазами твёрдыми и осмысленными.
— Господи, да ты про что говоришь-то?
От каминной полки раздался спокойный хрустальный голосок Делии.
— Это он про меня.
— Что?
— Он хочет, чтобы вы меня в жены взяли, — пояснила Делия путаный смысл слов брата. — Он отцу на смертном одре обещал меня «пристроить» — вот и пристраивает. Сначала пытался приткнуть меня другу своему, мессиру Энрико, еле я его образумила: Чечилия ведь своего не отдаст. Потом решил меня мессиру Северино сосватать, опомнись, говорю, окаянный, этот, когда Бьянку видит — опереться на что-то спешит, а то — свалится. А вас он в расчёт не брал, считал монашествующим, а тут загорелся…