Ступеньки, нагретые солнцем

Матвеева Людмила Григорьевна

— Люба, вы чувствуете, как пахнет сирень?

— Вадим, что с вами? Сирень давно отцвела. Это ваш одеколон пахнет на весь лагерь. Вы бы не душились, Вадим.

— Хорошо, Люба, не буду. Я думал, запах приятный, вам понравится.

И скромно отойдет в сторонку. Милый, неприспособленный.

А в Любе всегда, даже в детстве, было желание помогать тем, кто слабее, жалеть тех, кто, как ей казалось, нуждался в жалости.

Дед Тимофей говорит:

— Катя, будь другом, налей мне ещё

чаю. Покрепче, Катя. До чего же ты на маму похожа! Копия. А ты, Тимка, позвони домой, скажи — придём поздно. Мы ведь ещё посидим, Люба?

— Конечно, я вас не отпущу. Тима, ешь торт, ешь, ешь.

…Люба согласилась выйти за Вадима замуж. И сразу после лагеря он переехал к ней. А куда ему было ехать? Общежитие-то сгорело.

Дед Тимофей спрашивает прямо:

— Люба, ты его любила?

Она, замолкнув, смотрит перед собой. Потом отвечает:

— Я его жалела. Такой неприкаянный. Мне всегда казалось, что он без меня пропадёт. И он ко мне хорошо относился. Да, да, хорошо относился! Это же всё потом, намного позже произошло…

То, что произошло потом, намного позже, знает и Катя. Тимка видит, как она побледнела, её лицо стало печальным. Об этом не надо, не надо об этом! Потому что Кате больно до сих пор.

Но жизнь есть жизнь, и дед Тимофей не расспрашивает, а мама рассказывает всё, потому что ей важно рассказать про всё ему, деду Тимофею, человеку из её прошлой жизни. Тому, кто помнит её девочкой, тому, кто не расспрашивает.

…Когда Катя была маленькой, одно из первых слов, которые она научилась говорить, было слово «командировка». Папа часто ездил в командировки.

Катя помнит, как папа сидит в кресле и читает газету, а мама укладывает в его чемодан вещи: бритву, мыльницу, майки, рубашки. Одно из самых ранних Катиных воспоминаний — этот чемодан, поставленный на стул, в который мама все складывает.

Когда чемодан уложен, папа встаёт, целует маму, целует Катю и уезжает в командировку. И Катя с мамой живут вдвоём, а папа иногда звонит из другого города и спрашивает, как у них дела. Мама кричит в телефон:

— Не простудись! Не отравись! Приезжай скорее!

Мама всегда боится за папу.

Потом папа приезжает и привозит Кате подарок. Ракушки Каспийского моря из города Грозного. Шарфик из Кишинёва. А один раз привёз из Средней Азии черепаху. И черепаха долго жила у них, ела капустные листья, потом уползла и пропала.

Катя помнит, как папа стоит посреди комнаты, беспомощно свесив руки. Катя пришла из школы, а мама ещё на работе, у себя в библиотеке.

— Мне срочно ехать, — говорит папа жалобно. — А мамы нет. Что же мне делать? Я же не могу сам уложиться, я даже не знаю, где что лежит.

И Катя складывает майки, бритву, мыльницу, рубашки. Достаёт вещи с полок шкафа, аккуратно расправляет, кладет в чемодан. И папа говорит:

— Ну что ты за золотая девочка! Что бы я без тебя делал?

Потом он берёт чемодан

и уезжает в свою командировку.

В тот день, о котором лучше не вспоминать, Катя сидела дома простуженная. Она не пошла в школу и рисовала за столом. Была зима, и хотелось нарисовать что-нибудь очень летнее. Катя нарисовала жёлтый подсолнух во весь лист, а потом принялась рисовать девочку с букетом. И вдруг неожиданно пришёл отец. Он смутился, увидев, что Катя дома.

— Ты почему не в школе. Катя? Простуда? Печально.

Он даже не спросил, какая температура. Это самое горькое для Кати. Смешно даже: как будто, если бы он спросил, какая температура, а потом сделал то, что он сделал, ей было бы легче. Но он даже не спросил, какая температура. Мама всегда говорила, что он любит детей, потому что добрый. А он у своей дочери не спросил, какая температура.

Он достал с антресолей чемодан и стал очень ловко и проворно укладывать вещи. Чёткими движениями снимал с полок стопки рубашек и выбрал две любимых. Нагнулся и вытащил из ящика ворох носков. Шагнул в ванную и принёс мыльницу и щётку в футляре.

Катя изумлённо молчала. Неприспособленный, неумелый папа всё делал быстро и ловко.

— Кажется, ничего не забыл, — пробормотал он. Он нагнулся и поцеловал Катю. — Будь счастлива.

— А маме позвонить? Забыл?

— Потом, потом.

Хлопнула дверь.

Прошло две недели, потом месяц. Папа не возвращался. Мама молчала, у неё были заплаканные глаза. Катя ни о чём не спрашивала. Что-то подсказывало ей, что спрашивать не надо. И откуда-то она знала, что папа не вернётся никогда.

Через год, когда Катя была уже в четвёртом классе, она увидела знакомую фигуру, возвышавшуюся над всеми. И Катя не могла не подойти, она подошла поближе. Это был отец. Стоял около газетного киоска, листал журнал.

Катя долго смотрела на него. Если бы он увидел и позвал, она бы поговорила с ним. Но он не обернулся, и она не подошла.

В той квартире всё напоминало о нём. Большие лыжные ботинки на антресолях. Папин толстый серый свитер; он сказал, что его связала бабушка. А потом случайно выяснилось, что бабушка и вязать не умеет. А кто связал, отец так и не сказал.

«Он врун», — подумала Катя, держа в руках свитер.

— Он слабый человек, — сказала мама. — Несуразный, слабый. А эта новая жена прибрала его к рукам.

Катя опять вспомнила, как энергично он складывал свои вещи, и промолчала.

На новой квартире папины вещи не попадаются ей на глаза. Но всё равно она часто вспоминает о нём.

…Дед Тимофей говорит:

— Знаете, мне очень нравится, как вы живёте. Я не о квартире говорю: квартира у вас уютная, всё со вкусом, складно. Но я говорю о душе. Я, старый чудак, всё о душе. Вы не кинутые, не брошенные в вас этого нисколько нет. Не любого человека можно бросить. Он от вас ушёл, а сам же и покинутый.