Ступи за ограду
Шрифт:
– Ну ясно! – фыркнул тот. – Я вырос во дворце, и мои родители были богаты, как Булльрич и Анчорена 10 , вместе взятые! Где же мне знать бедность!
– Хиль, вы ее не знаете, – повторила Элена. – Вы как-то перебивались, у вашей мамы была пенсия, в общем, концы с концами вы сводили – пусть с натяжкой, но сводили. Во всяком случае, вам не приходилось бегать искать работу высунув язык! А мне пришлось, понимаете? И вообще я знаю, на что может толкнуть человека безденежье. Очень хорошо знаю! Поэтому я и сказала себе, что пока только я могу
10
Фамилии известных аргентинских миллионеров.
– Университет – это правильно, – согласился Хиль. – Но если вы всерьез насчет автомобилей и прочего, то вас и близко нельзя подпускать к воспитанию Херардина.
– Это еще почему?
– Да потому, что вы мальчишку искалечите, вот почему! Уж я-то на факультете повидал этих маменькиных сынков, которые даже не давали себе труда учиться. У нас, правда, таких было немного, – медицина не для бездельников, – зато на юридическом…
– Господи, Хиль, можно подумать, – я собираюсь воспитать сына бездельником! Но неужели вам непонятно мое желание уберечь его от бедности? Вы не знаете, как мне за него иногда страшно, – добавила она, помолчав. – Если с ним что-нибудь случится, я этого не переживу. У меня ведь ничего не осталось, кроме него…
– Ну, в вашем возрасте… – пробормотал Хиль.
– Что – в моем возрасте? Личная жизнь, вы хотите сказать? Нет, Хиль. – Элена покачала головой. – Когда я встретила Херардо, это для меня стало – ну всем, вы понимаете? Второй раз такого не бывает. А Херардо… Он, в общем, не любил меня так, как я бы хотела. То есть он любил, по-своему. Наверное, просто привязался, как к чему-то домашнему. Ну, вот как к Макбету или кошке.
Хиль попытался улыбнуться и потянул из кармана сигареты. Элена остановила его жестом.
– Простите, забыл, – буркнул он, запихивая пачку обратно. – Я, конечно, польщен вашей откровенностью… Но, каррамба, я все-таки не поп и не соседняя кумушка, с которой можно делиться подобными воспоминаниями – как любили вы, как любили вас…
Элена вскинула брови.
– Почему кумушка, просто вы мне друг, я, наверное, и с братом не чувствовала бы себя так просто, как с вами. И потом вы врач, – она улыбнулась, – а врачам и священникам рассказывают все! Не сердитесь, дорогой Хиль, я ведь действительно сейчас очень одна. Моя подруга – та, что предлагает открыть дело, – она когда-то была мне очень близка, но долго жила в Рио, сейчас я чувствую, что мы не всегда понимаем друг друга. Был еще один человек, которому я могла бы рассказать все, да вы помните – садовник в «Бельявисте», дон Луис, – но его за что-то арестовали. Вот и получилось, что сейчас у меня остались только вы…
– Чтобы поплакать в жилетку? – спросил Хиль с кривой усмешкой.
– Вас это обижает? – Элена пожала плечами. – Как хотите, Эрменехильдо. До сих пор вы казались мне добрым и отзывчивым человеком…
Хиль раздраженно фыркнул.
– Добрым! Отзывчивым! Благородным! Каким еще, донья Элена? Валяйте дальше, обмазывайте меня сиропом. А потом можете обсыпать сахарной пудрой и кушать на здоровье.
– Ну чего вы злитесь?
– В самом деле – чего бы мне злиться, такому доброму и отзывчивому?
Элена покосилась на него с обиженным выражением.
– Не буду я вам ничего рассказывать, если вас так возмущает, когда вам «плачут в жилетку». Вы, Эрменехильдо, действительно многого еще в жизни не знаете, не только бедности. Вы не знаете, что такое быть совсем одиноким, вот что! Иначе вам было бы стыдно!
– Ну вот, – смущенно проворчал Хиль. – Уже и пошутить нельзя. И потом послушайте, донья Элена, не вам жаловаться на одиночество. А ребенок?
– Хиль, это другое дело. Я же вам сказала, что ребенок для меня – все. Но пока он такой маленький, вы понимаете… Я всегда мечтаю, что придет время, когда сын будет приходить ко мне советоваться о своих делах, может быть, спрашивать моего мнения о знакомых девушках…
Как же, – засмеялся Хиль. – Об этом-то не спрашивают! А признайтесь, донья Лена, – вы ведь будете отыскивать в бедных девчонках малейший изъян?
Элена тоже рассмеялась.
– Не говорите! Я буду страшной свекровью, дон Хиль. Если лет через пять у вас родится дочка, держите ее подальше от дона Херардо Монтеро…
– Кстати, донья Лена… Я давно хотел спросить. Вы не носите фамилию покойного сеньора Бюиссонье?
– Нет, – сказала Элена. – Мы не венчались, дон Хиль.
– Вот что…
– Это моя вина, – добавила Элена. – Херардо предлагал много раз, но… Если бы вы знали, как я сейчас об этом жалею – из-за Херардина, ему так и не придется носить фамилию отца…
– М-да… Вообще-то…
– Я это сделала вовсе не потому, что не хотела связывать себя или что-нибудь в этом роде, – помолчав, продолжала Элена. – Я зам уже сказала – я всегда чувствовала, что Херардо не любит меня по-настоящему. Я так к этому привыкла, что, если бы он просто уехал с другой женщиной, я, наверное, даже не страдала бы особенно, потому что заранее была к этому готова. Если бы он просто меня бросил…
Хиль покачал головой.
– Я мало знал вашего покойного супруга, донья Лена, но думаю, что он бы вас не бросил.
– Нет, бросил бы, – повторила Элена с убеждением. – Я ведь совсем не то, что было нужно Херардо. И он это видел с самого начала. – Она поколебалась и добавила: – Вы знаете, у него была другая женщина.
Хиль опять почувствовал неловкость.
– Откуда вы взяли, что у него была женщина? – проворчал он. – Интуитивные догадки?
– Какие там догадки, – печально усмехнулась Элена. – Эта женщина гостила на кинте, когда я была в Рио… Не знаю, долго ли. Она оставила мне записку.
– Записку, вам? – Хиль удивленно посмотрел на нее. – Но если у нее действительно было что-то с доном Херардо, то… кто же в таких случаях пишет записки жене! По-моему, это доказывает как раз обратное…
Элена сидела задумавшись.
– Не знаю… Это могло быть чем хотите – и хитростью, и даже… ну, желанием показать, что ей вообще нечего меня бояться – как соперницы, что ли. Не знаю, Хиль. Женщину иной раз трудно понять.
– А что было в этой записке, донья Лена? – спросил Хиль.