Стыдные подвиги
Шрифт:
— Нет.
С ветки — на забор, с забора — на провод, с провода — на крышу. Крыш в городе много, они безопасны, но хлеба там нет. Для опытного воробья всякая крыша — не более чем перевалочный пункт. Хлеб — внизу, возле людей.
Заборов тоже много, разных: деревянных, металлических, пластмассовых. Это чисто человеческий обычай — городить заборы, с помощью заборов люди упорядочивают свою жизнь. Наверное, умея летать, они и небо перегородили бы. Понастроили бы стен, калиток, изгородей, они без этого не могут.
Яшка быстро устал. Постепенно вокруг стали мелькать незнакомые, а оттого смутно враждебные дворы и переулки. В одном месте на них дурным голосом наорала ворона, в другом — огромный механизм
Целился в шею, но Яшка, несмотря на усталость и потерю ориентации, успел увернуться и отскочить. Расставил крылья, подпрыгнул, выдохнул:
— Ты чего?
— Уходи!
— Не уйду, — возразил Яшка, задыхаясь от гнева и обиды. — Ты знаешь хлебное место. Я тоже хочу хлеб.
Одноглазый ударил еще раз. Он был сильнее. И он, конечно, заранее подготовил атаку. Приберег силы, подгадал, рассчитал. Ждал, когда юный компаньон выдохнется и потеряет осторожность.
— Я изувечу тебя! — не своим голосом закричал Яшка. — Ты почти старик, твои раны заживают медленно, а мои — быстро! Я выбью тебе второй глаз! Ты ослабеешь и упадешь на землю, и тебя сожрет зверь! И тогда я заберу твою жену и твое гнездо!
Но Одноглазого не тронули оскорбления. Вернее, тронули, но он не отреагировал. Ему шел пятый год; он действительно готовился встретить старость и сейчас не стал расходовать драгоценную энергию на потасовку — лишь коротко хмыкнул, а потом снова ввинтился в серый ледяной воздух.
Они пересекли широкий громыхающий проспект, по которому неслись, гоня перед собой вихри снежной пыли, невероятных размеров машины. Потом долго продвигались через унылый заснеженный парк, где в одном месте росла рябина, а возле нее околачивалась целая толпа местных: на каждую мерзлую ягодку, добытую из ледяной толщи, приходилось по десять клювов, окрестность оглашала ругань, на двух чужаков едва не набросились и не отметелили, но Одноглазый заложил большой вираж и сразу повернулся хвостом к преследователям, и Яшка поспешил точно скопировать маневр. Пусть думают, что мы испугались, решает он. Пусть сражаются и скандалят меж собой. От рябиновых ягод зимой никто не отказывается — но мы с Одноглазым умнее.
Дальше была высокая желтая стена. Одноглазый сел, и Яшка, благоразумно держась в метре от него, увидел, что его партнер тяжело дышит и выглядит не столь сурово, как полчаса назад. Тоже устал, подумал Яшка. Тоже не железный. Такой же, как и я. Как все мы. Не хочет мерзнуть и умирать.
Бывает, приятным летним вечером найдешь где-нибудь кусок батона, наешься в компании приятелей, потом искупаешься в луже, всем коллективом, — и начинаются позы, жесты, многозначительные прыжки и выкрики. Каждый норовит изобразить непобедимого героя. Даже Старик — и тот корчит из себя альбатроса. Хотя сам давно летает только по прямой, на виражи сил не хватает. Все герои, когда тепло и хлеба вволю.
А ты попробуй — зимой, в трех километрах от собственного двора, на голодный желудок, сидя на гудящей стальной проволоке…
За забором — двор, полностью закатанный в асфальт. Снега нет. Пахнет человеческой едой. Скрипит дверь. Шаркая, выходит худой человек в грязной белой тужурке, вытаскивает ведро. В ведре — картофельные очистки, пшено и много хлеба, Яшка в подробностях видит куски и корки. Забыв про все, прыгает с проволоки. Крылья сами отгребают, хвост сам направляет тело, и глаза не видят ничего, кроме еды.
Но в двух метрах от цели Яшку накрывает ужас: он видит желтые глаза с вертикальными зрачками и едва успевает затормозить. Зверь огромен, он сидит рядом с ведром и смотрит не мигая. Лапы подобраны,
4
Он так и не понял, была ли это хитроумная ловушка, подстроенная Одноглазым, или просто случайность. Когда вернулся на стенку — Одноглазый уже исчез. Пережитый страх мешал настроить зрение, сердце стучало так, что сотрясалась грудь. Понемногу Яшка успокоился и внимательно осмотрел окрестности, но компаньона не увидел. Зверь уже забыл про Яшку, лениво ходил вокруг ведра с едой, шерсть его блестела, хвост был расслаблен. Но хлеб в ведре уже не выглядел заманчиво. Конечно, Одноглазый подставил меня, решил Яшка, восстанавливая дыхание. Одноглазый бывал здесь много раз и знал про зверя. Зверь всегда здесь жил, люди, выходящие из-за скрипучей двери, кормят зверя, а зверь за это ловит крыс. Или, как это чаще бывает, делает вид, что ловит.
Яшке стало очень одиноко, но он не ощущал настоящей паники. Еще раз осмотревшись, понял, что хлебное место — совсем рядом. Дом и двор — не совсем обычная территория, здесь странно пахнет, и в воздухе разлито нечто, чему нет названия на языке птиц. Тот же холод, и те же вьюжные вихри гуляют меж стен, все на месте, как в любом другом районе, но чего-то нет.
Зато есть хлеб.
Перебирая ногами, Яшка сместился в сторону, ища новое место для наблюдения, повыше. Он давно научился предчувствовать еду. Так было найдено окно старухи: Яшка залетел в незнакомый двор и вдруг понял, что еда — совсем рядом, и ее не просто много, а — вдоволь. Хватит на несколько дней. И завтра будет такая же еда, и послезавтра. Не какой-то позорный мусорный бак, а особая территория, площадка, куда человек помещает хлеб специально для птиц. Не швыряет в грязь, не выбрасывает, а — кладет. Предварительно разделив на небольшие, удобные фрагменты. Старик говорил, что таких мест раньше было много. Воробьям оставляли хлеб, а снегирям и синицам — куски сала. Яшка сначала не верил, а потом убедился: действительно, есть такие люди, они почему-то думают о птицах и специально дают им хлеб. Просто так. Старик утверждал, что у людей есть такой старый обычай: большой дает хлеб маленькому, сильный кормит слабого. Не только птиц, но и зверей, и других человеков. Якобы, заявлял Старик, люди верят, что если сильный отдаст слабому часть своей силы, то этой силы станет больше у обоих, и у сильного, и у слабого. Молодежь думала, что это выдумки, но когда Яшка нашел окно старухи, он поверил.
Сейчас эта вера снова зашевелилась в нем.
Стены здания грязно-желты, одинаковые прямоугольные окна в несколько рядов. За окнами виден тусклый свет, шевелятся тени, тянутся тяжелые людские запахи, но и хлебом пахнет тоже, и Яшка, уловив дух еды, срывается с места. Терпеть нет сил. Если он не найдет еду, он сядет на окно и закричит, как кричал утром Старик возле человека с сосиской. Угости, поделись, оторви немного! Не дай погибнуть! Что тебе забава, то мне спасение.
За окном комната, там люди, тесно, горький дым сигарет. Сидят, лежат, стоят. Многие жуют или пьют из кружек. Человек стоит рядом с окном, он худой и старый, но старость не мешает ему смеяться. Он курит папиросу и скрипучим голосом рассказывает.
— В семьдесят девятом сломился я. А перед этим — год готовился. Кеды выиграл у одного пассажира — и бегал по зоне. Типа для здоровья. А кумовья очень не любят, когда зэки бегают. Кум вызвал, спрашивает: ты спортсмен, что ли? Я говорю — нет, гражданин начальник, но стремлюсь. Встал на путь исправления. Освобожусь, говорю, сразу запишусь в секцию. «Трудовые резервы», ага. Распорядок не запрещает физкультуру, так ведь?
В глубине комнаты Яшка рассмотрел других людей, они ухмылялись и слушали.