Стылый ветер
Шрифт:
– Стой! Что ты делаешь! Прекрати!..
Но Ольга не слышала крика Ходжи. Она уже не владела собой и могла лишь в истерике биться в клетке тела, захваченного проснувшейся Марией.
В ее сознании звенел радостный смех Сатаны:
«Теперь она пустит меня в свою душу, а тебя я выброшу, как ненужную ветошь...»
Мария склонилась над неподвижным Ахметом и вынула у него из-за пояса заряженный пистоль. Уверенной рукой взвела курок...
– Не-ет! Не смей!.. – Всей силой, всем своим существом Ольга вцепилась в эти хрупкие руки, наводящие пистоль на Ахмета. Руки девушки дрожали от напряжения. А сверху, бросив лошадь, бежал, спотыкаясь о камни, Ходжа. В его правой руке уже блестел выхваченный на бегу баделер.
У нее получилось. Лоб покрылся холодным потом, а по телу, вновь покорившемуся ее воле, пробежала нервная дрожь. Только ненависть и страх – больше ничего не было в душе той, настоящей Марии, завладевшей на миг телом. Теперь Ольга могла бы спокойно вздохнуть, но Ходжа был уже совсем рядом, и он видел лежащего Ахмета, пистоль в ее руке... Пистоль...
Выстрел.
Едкий дым заволок все вокруг. Ольга совершенно оглохла. Руки тряслись. Ветерок постепенно сносил дым в сторону. Ходжа лежал на камнях, почти рядом, сцепив от боли зубы и держась за окровавленное правое плечо. Баделер упал рядом – почти у ног Ольги. Оглянувшись, она увидела, что Ахмет открыл глаза.
– Зачем? – прошептал он одними губами.
В его глазах была мука, а рука уже привычным движением тянула из-за пояса второй пистоль.
Ольга ногой отбросила в сторону баделер, выпустила из рук дымящийся разряженный пистоль.
– Прости. Это была не я... Мария. Сатана разбудил Марию. – Она без сил опустилась на землю у его ног. – Господи, ты жив! Как хорошо, что ты отклонился...
Он, не отводя пистоля, поднялся с земли и склонился над ней:
– А сейчас ты кто? Ты что, сумела прогнать Марию?
– Да. У меня получилось... О боже, как я испугалась. Как хорошо, что вы только ранены. Прости меня... если можешь. Надо было мне раньше сказать. Он все пытался разбудить Марию. Там, ночью, у него не вышло. Я и не думала, что у него получится сейчас... Надо перевязать Ходжу. И меня свяжите, чтобы если снова что случится... Свяжите!
– Хорошо, свяжем. – Ахмет обнял ее, рыдающую, крепко прижав к своей груди. Погладил по голове. – Держись. Мы все равно победим.
Ходжа заметил, как в глазах командира блеснула слеза, но ничего не сказал.
Звук выстрела раскатился далеко по ущелью. Саллах видел три фигурки на далеком склоне, то, как упала одна, потом другая... Но он был слишком далеко и ничего не мог поделать. Выругавшись, он лишь быстрее погнал вперед лошадь.
Матиш, поправив повязку на голове, прислушался:
– Кажется, была стрельба?
– Да, сударь, – кивнул один из аркебузиров.
– Ну вот что. – Командир отряда решительно встал. – Мы не можем и дальше ползти, как улитки. Надо разделиться. Бернар, как самый здоровый и шустрый, поедет со мной, а ты, Ринальди, останешься с ранеными... И никаких возражений. Так всем будет лучше.
Шпили собора и архиепископского дворца тонули в утреннем тумане. Зальцах нес свои холодные воды вдоль ухоженных полей. Пан Сигизмунд, Антонио и профессор Бендетто на минуту остановились, оглянувшись на город.
– Видит бог, мы сделали все, что смогли, – выдохнул профессор.
– Это я сорвал им обряд, пристрелив упыря-инквизитора. – Силезец любовно погладил рукоять пистолета.
– Если бы я не похитил ребенка... – снова вспылил Антонио.
Бендетто Кастелли лишь понимающе улыбнулся. К чему спорить? Каждый из них сделал все, что считал нужным. Даже этот музыкант, Конрад, пробравшись в собор, что-то расстроил в церковном органе, сорвав им литургию. Глядя со своей колокольни, каждый из них мог считать, что именно он предотвратил Пришествие... Жаль, что Карл Готторн так и не появился. Но ждать его слишком опасно. За жизнь кардинала будут мстить, и Зальцбург теперь уже не самое спокойное место.
На перекрестке они разделились – Антонио и Бендетто двинулись на юг, а пан Сигизмунд со слугами и Тереза с двумя своими малютками – на север. Утро двадцать первого октября обещало быть солнечным.
Конрад тоже собирался домой, в Дрезден. Ранним утром, собрав свои пожитки и расплатившись с приютившим его домовладельцем, музыкант вышел на улицу.
«Церковный орган теперь не сможет играть очень долго – пока Себастьян не найдет неполадку... Цели своей я достиг. Они не смогут и не посмеют больше призывать Сатану. А Себастьяну придется перебирать все три мануала, если, конечно, я не подскажу ему, в чем дело... Надо зайти, попрощаться. В конце концов, он тоже органист, хоть и знает меньше меня. Однако чувствует музыку, и... негоже бросать в беде своего собрата. Намекну ему, в чем дело. А то ведь эти церковники отыграются на нем...»
У двери в дом Себастьяна стояли два гвардейца. Входная дверь была приоткрыта, и изнутри доносились крики. Сердце Конрада, испуганно трепыхнувшись, словно куда-то упало. Он прошел мимо, не решившись даже поинтересоваться, что происходит. Дойдя до поворота, свернул и из-за угла дома стал наблюдать за дверью. В скором времени крики прекратились, и из дверей вышел офицер гвардии в сопровождении двух солдат, несших в руках пакеты и свертки.
– Вор! Грабитель и подлец! – раздался женский голос из раскрывшегося вдруг окна. – Ты за это ответишь!
Обернувшись к стоящим у двери охранникам, офицер небрежно махнул рукой:
– Передайте внутренней страже, пусть проследят, чтобы еретичка не подходила больше к окнам. Если подобное, – он ткнул пальцем в направлении высунувшейся из окна растрепанной женской головы, – повторится, я лишу их недельного жалованья.
Женщина только открыла рот, чтобы обрушить на офицера новый поток проклятий, но кто-то, схватив сзади за волосы, уволок ее от окна и с силой захлопнул оконные створки.
Глава 23
– Так что же нам теперь делать? – Это был первый вопрос, который задал собравшимся в архиепископской приемной прелатам Джузеппе Орсини, иезуит, духовник Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны.
– Выжечь! Выжечь эту заразу каленым железом! У меня в Зальцбурге еретики... – Архиепископ, раскрасневшийся, трясущий щеками и складками двойного подбородка, буквально захлебывался от гнева. – Я их всех уничтожу! Если этот болван, полковник Дальт, не справится с мятежниками собственными силами, я пошлю письмо в Мюнхен, к моему доброму соседу герцогу Максимилиану. Он внемлет моим мольбам, он пришлет сюда людей, истинных львов, ревнителей веры. Пусть огнем и мечом...