Субботним вечером в кругу друзей
Шрифт:
— Понимаю, — сухо сказал Смутов. — И даже больше того. Но ничего не могу поделать — письмо зарегистрировано, о нем все знают и интересуются, соответствует оно или нет.
— Конечно, не соответствует! Мне же ее подарили, — сам не зная отчего холодея, сказал Шалов.
— Ну, это еще надо доказать, — бескомпромиссно сказал Смутов, поджимая губы. — Кто же просто так преподносит такие ценные вещи? Напишите, кто подарил, почему и самое главное с какой целью. А мы проверим.
Особенно усердно сочувствовал Шалову Экивотов. Он так и вился вокруг жертвы навета,
Шалов написал подробное объяснение и теперь со стеснением в сердце ждал заседания месткома. Он как-то сник, потускнел и перестал улыбаться. О чем бы ни зашла в его присутствии речь, разговор незаметно переходил на анонимку. Шалов начинал горячиться и доказывать, что все это клевета и что он никогда в жизни не брал никаких взяток.
— Неважны твои дела, брат, — сказал как-то Экивотов и с сожалением покачал головой. — Я-то тебе верю, но как они на месткоме решат — вот закавыка. Буквоед Смутов настроен решительно. Если местком признает, что факты соответствуют истине — пиши пропало, тут уж пахнет уголовным делом…
— Но ведь подарил мой друг, — растерянно пробормотал побледневший Шалов.
— Да, но все помнят, как в прошлом году ты выбивал ему путевку. Вот, скажут, он тебя и отблагодарил.
Заседание месткома по каким-то причинам дважды переносили. Шалова мучила бессонница. Под глазами у него появились радужные круги. На голове заметно прибавилось седин. Ему самому казалось, что он в чем-то виновен, он заглядывал сослуживцам в глаза, первым здоровался, стараясь расположить к себе.
Наконец в один прекрасный день его пригласили на местком. Бодрясь и улыбаясь, с пересохшими губами Шалов вошел в комнату, где за длинным столом уже сидели члены месткома, и сел на край стула, который одиноко стоял в торце стола.
— Как будем по этому вопросу? — деловито спросил Смутов. — Все в курсе? Или надо зачитать поступившее заявление?
— Лучше зачитать, — с состраданием глядя на Шалова, сказал Экивотов. — Чтобы всем было ясно и чтобы не было двусмысленностей.
У Шалова заныло под ложечкой.
Смутов громко, с выражением читал анонимное письмо, а Шалов при каждой новой фразе вздрагивал, словно его хлестали по лицу грязной тряпкой: вот тебе, вот! Закончив, Смутов многозначительно помолчал, а затем спросил:
— Какие будут дополнительные объяснения со стороны товарища Шалова?
— Я уже все объяснил письменно, а больше мне объяснять нечего, — сказал Шалов отрывисто и хрипло. В самый неподходящий момент от волнения у него сел голос.
— Но, наверное, не все читали твое объяснение, — с ласковым укором сказал Экивотов. — В твоих же интересах рассказать здесь, как все было. Товарищи поймут.
Шалов стал объяснять, губы у него от обиды задрожали, голос прервался, он махнул рукой и замолчал. Тогда Смутов попросил Экивотова зачитать вслух письменное объяснение Шалова. Тот охотно выполнил эту просьбу. И затем деликатно спросил Шалова: может быть, он хочет что-либо добавить?
— Не понимаю, почему я должен доказывать, что я ни в чем не виноват? — сказал Шалов. — А как же презумпция невиновности?
— Это местком, — с иронией возразил Смутов. — И ваша презумпция здесь неуместна. Я лично проверил данное письмо и хочу доложить, что факт подарка вам синей хрустальной вазы в день рождения со стороны нашего работника Коркина действительно имел место. Ваза стоит пятьдесят рублей. Шалов утверждает, что Коркин является его другом. Допустим. Но почему же в таком случае он подарил вазу не до того, как Шалов выхлопотал ему путевку в санаторий, а после?
— Я с ним с третьего класса учился! — с отчаянием выкрикнул Шалов. — Мы уже тридцать лет дружим.
— Это ничего не значит, — сердито оборвал его Смутов. — Прошу не перебивать. Вам давали слово — тогда и надо было выступать. Какое будем принимать решение? Есть предложение считать, что факты частично подтвердились.
— В чем именно частично подтвердились? — так и подскочил Шалов.
— А в том, — назидательно поднял кверху палец Смутов, словно публично уличая Шалова, — что ваза действительно находится у тебя. Что ты принял этот ценный подарок неизвестно за какие такие заслуги. Это и есть правда, которая частично подтвердилась. Пусть капля правды, но она есть в этом письме. Так и запишем.
— Какая капля?! — печально повторил Шалов. — Разве можно правду разделить по каплям?
Экивотов смотрел на Шалова горящими от возбуждения глазами. Казалось, его взгляд говорил: «Ну как, голубчик, припекает? Вот то-то и оно! Будешь у меня знать, как улыбаться…»
Однако члены месткома проявили более зрелый подход к делу и не поддержали Смутова.
После заседания возбужденный Шалов на радостях пригласил Экивотова отметить окончание этой злополучной истории.
В ресторане Экивотов поднял рюмку коньяка и с чувством сказал:
— Ну, брат, от души поздравляю. На этот раз пронесло. А дальше — берегись! Кончилась твоя спокойная жизнь. Завелся у тебя враг. Теперь жди — замучает анонимками.
ЧЛЕН КОМИССИИ
Василий Петрович Ухов пришел домой в приподнятом настроении. Его так и распирало от гордости.
— Можешь меня поздравить, — сказал он, — я теперь не просто Вася Ухов, а член цеховой комиссии по борьбе за чистоту и порядок. Только что выбрали. Представляешь? Это я-то, твой Вася…
— Батюшки! — всплеснула руками жена. — Как здорово. Вот видишь, бросил курить и сразу попал в комиссию. Теперь небось и квартиру побольше дадут.
— Ну, об этом еще рано толковать. — Василий Петрович скромно кашлянул. — Поживем — увидим. Уж я развернусь, нагоню на всех шороху.
Разворачиваться он начал с самого утра.
— Ты вот что, — значительно заявил Василий Петрович мастеру, — ты того, меня не обременяй. Я теперь активист, общественник, член комиссии. Понял? Видишь, муха летает. Это непорядок. Вы пока тут без меня повкалывайте, а я пойду выявлять.