Субботним вечером в кругу друзей
Шрифт:
Спустя пять минут Сантамаринов вернулся. Вопреки ожиданиям, он улыбался. И хотя улыбка его была неуверенной, робкой, как первые пробные трели проснувшейся на рассвете птицы, все-таки это была улыбка. Сотрудники оживились, задвигались и тоже заулыбались. Посыпались вопросы.
— Премию получил?
— Повышение? Назначили старшим инженером?
— Заграничная командировка?
— Нет, товарищи, — просветленно улыбаясь, словно еще не веря сам себе, сказал Сантамаринов, — ни за что не догадаетесь. Шерстобитов в гости к себе
— А ты отказался?
— Ну как я мог отказаться? — не переставал улыбаться Сантамаринов.
Начальник, невысокий пожилой мужчина с небольшим брюшком и маленькими, серыми, всегда внимательными глазами, и впрямь ошарашил его своим неожиданным приглашением.
— Что вы делаете сегодня вечером? — благодушно спросил он, едва Сантамаринов вошел.
— Еще не знаю, — неуверенно ответил молодой сотрудник.
— Ну вот и хорошо. Приходите ко мне домой. Посидим, поболтаем, выпьем по рюмочке. А то работаем на износ — даже по-человечески поговорить и то некогда.
Вечером в назначенное время Сантамаринов с бутылкой коньяка во внутреннем кармане демисезонного пальто нажимал кнопку звонка в квартиру Шерстобитова.
Его приветливо и даже ласково встретила жена Шерстобитова — полная подвижная кареглазая женщина. Сантамаринов, секунду поколебавшись, наклонился и поцеловал ей руку.
В комнате уже был накрыт стол. Коленька, едва взглянув на него, сразу же отметил про себя, что принимают его по высшему разряду. На столе была отменная закуска, в том числе паюсная икра и водка в бутылке экспортного исполнения.
Сели за стол. Завязалась слегка принужденная беседа.
Сантамаринов чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно его смущало то, что он никак не мог поймать убегающий взгляд начальника. Шерстобитов вроде бы смотрел и не смотрел на него. Стоило Коленьке поднять свой взгляд навстречу его вопросительному взгляду, как тот отводил глаза.
Хоть Сантамаринова и встретили весьма приветливо и даже ласково — он все же был настороже, так как все пытался понять, зачем его пригласил начальник. Тот был оживлен, шутил, доброжелательно улыбался. Таким Коленька его еще никогда не видел. «Все ясно. Задобрить меня хочет, — решил он. — После моего выступления на профсоюзном собрании. Ох и хитрец! Стоило мне чуть-чуть покритиковать порядки в лаборатории, он сразу сделал в отношении меня выводы». Коленька приосанился, почувствовал себя уверенней. Пусть знает, какой он принципиальный.
— Надеюсь, вам у нас нравится? — взвешивая его цепкими глазами и тут же, как при опасности, опустив их, спросил Михаил Гаврилович, наполняя рюмки.
— Очень нравится, — с несколько преувеличенной искренностью ответил Коленька. Чего лукавить — ему хотелось показаться с лучшей стороны перед начальником. Не будем его осуждать за это. Разве мы сами порой не вели себя так в похожих ситуациях? — В лаборатории, как мне кажется, работает дружный коллектив, способный успешно
— Гм-гм, — хмыкнул Шерстобитов, вновь ловко уклоняясь от прямого, открытого взгляда молодого человека. — Ну, если решить все задачи — жить будет неинтересно. А какого вы мнения о моем заместителе?
— Прекрасного! — поднял Коленька невинные глаза на начальника. — Толковый, рассудительный человек. Действует быстро и умело, хорошо ориентируется в любой сложной обстановке.
— Дурак набитый и уши холодные! — фыркнул Шерстобитов и вздохнул. — Перестраховщик. Шагу лишнего без оглядки не ступит.
«Дева Мария! Уж не собирается ли он предложить мне этот пост? — подумал Сантамаринов. — Вот это будет номер».
— А как вам нравится ведущий инженер?
— Нина Николаевна?! Светлая голова. Перерабатывает солнечные лучи в чистое золото мыслей. — Коленька радостно смотрел на начальника, но тот покачал головой: — Злая, вредная баба. Да и сплетница к тому же. Ну, а руководитель группы Павленко?
Сантамаринов подхватил острым зубом вилки белый грибок, поднял его и уже открыл было рот, чтобы съесть, но приостановился и вопросительно глянул на Шерстобитова. Тот кивнул. Сантамаринов с аппетитом разгрыз грибок, проглотил его, вытер рот салфеткой и сказал:
— Виктор Валентинович, конечно, ортодокс. Но в нашем деле это тоже очень ценное качество. Он верный и надежный хранитель традиций.
— Вот именно. Старый, заросший мхом лесной пень, лодырь царя небесного. Спит за столом с открытыми глазами. Зато хоть молчит, и то ничего, терпеть можно. Ну, а уж если речь зашла о людях, это, конечно, между нами, у вас свежие впечатления… — Шерстобитов скосил глаза и, убедившись, что жена вышла на кухню, испытующе продолжал: — А как Надежда Васильевна?
— Надежда Васильевна? — Сантамаринов засмеялся и потер ладони. — Необыкновенно хороша! Просто прелесть. Приятный, обаятельный человек…
— Горда и строптива, — проворчал Шерстобитов. — Ну ладно, давай выпьем еще по одной. За укрощение строптивых. Да ты не стесняйся, — перешел он на «ты», — закусывай, не смотри на меня. У меня язва. Будь она неладна! Ну, а как твой сосед, Канашкин? Вот тип. Только начнешь с ним говорить — у него все лицо ходуном ходит. Гримасы тебе строит почище, чем макака. И подмигивает, и сам дергается, и так и этак его перекашивает.
— Это у него от волнения. Канашкин, как я заметил, очень нервный, впечатлительный…
— Да-да. Нервный, впечатлительный. Пьяница беспросветный. Слова написать не может, руки трясутся. Ну ладно. А как тебе я? — Шерстобитов кисло поморщился. — Говори, не стесняйся. На, выпей еще одну и рубай всю правду. Ну?! Не любят меня в коллективе? Да? Даю тебе свое шерстобитовское слово — за правду не обижусь, только спасибо скажу. Ну, чего молчишь? Не бойся. Я тебе премию за храбрость дам. Клянусь!